Луна, луна, скройся! (СИ)

— Лилиана Джуренка Хорват, можно просто Лиля. Это у вас… у тебя тут кофе пахнет?

Твардовский-Бялыляс замечательно понимает намёки. Он отходит куда-то за изголовье. Появившись вновь, устанавливает над моим животом маленький столик, подогнанный так хитро, что его ножки приходятся точно на края кровати, а не утопают в перине. На столике возникает поднос: кофейник, сахарница, сливочница, крошечная чашечка белого фарфора (судя по краскам узора у кромки — саксонского) такая же тарелочка, а на тарелочке — омлет на шкварках, помидорах и кровянке. Заключительным штрихом — благородно-приглушённый блеск серебряных ложечки и вилочки с вензелями на ручках. Я чувствую, что готова прослезиться от умиления.

— Любезный Марчин, скажите… скажи, пожалуйста, вот эта колбаса, это то, о чём я думаю? — самым сладким голоском спрашиваю я нежданно объявившегося родственника.

— Это жареная вампирская кровь, — подтверждает он. — Я не знал, как давно ты её ела. И в каком виде ты имеешь обыкновение кушать её. Она не теряет нужных свойств от жарки?

— Разве что самую чуточку, — я аккуратно отделяю боковинкой вилки кусочек омлета. Уже засунув в рот, ловлю укоризненный взгляд господина Твардовского-Бялыласа и только тогда замечаю, что под краешком тарелки таился ещё и ножик. Тоже серебряный. Я строю глазки и оправдываюсь:

— Руки сильно дрожат, не могу управиться сразу с двумя приборами. Кстати, не нальёшь мне кофе? Один кусочек сахара на чашечку, пожалуйста. И сливок чуть-чуть.

«Марчиш» (как я всерьёз могу так называть человека выше меня на две головы?) слегка кланяется и неспешно, аккуратно наливает мне кофе. Сахар он кидает серебряными щипчиками, лежавшими с другого края подноса. Ой-ой-ой, куда я попала?..

Стараясь держать марку, я благодарю кузена коротким кивком и слабой улыбкой и в два глотка выпиваю всю чашку. Твардовский-Бялыляс, не меняясь в лице, наполняет её снова. И занимается этим в течение всего завтрака (или, скорее, обеда), порождая во мне вроде бы необоснованное, но всё равно унизительное чувство вины.

Или у него не водится нормальной посуды, или польское дворянство любит повыпендриваться почище венгерского. Потому что даже у Ловаша я такого не видала.

Когда я опустошаю, наконец, и кофейник, и тарелку, то понимаю, что, во-первых, должна бы расспросить кузена, а во-вторых, ума не приложу, с чего начать. Он временно разрешает мои сомнения, подхватывая столик и сообщая:

— Можешь привести себя в порядок. За теми дверцами. И прошу позволения зайти сегодня ещё раз несколько позже, мне хотелось бы поговорить кое о чём.

— Э… спасибо. Пожалуйста. Хорошо, — выдавливаю я. Надеюсь, то, что скрывается «за теми дверцами», не такое же древнее, как ложечка с вензелем и саксонская сливочница.

«Несколько позже» господина Твардовского-Бялыляса затягивается на несколько часов. За это время я не только успеваю «привести себя в порядок», найдя за дверцами все блага цивилизации (изготовления примерно сороковых годов двадцатого века), но и обнаружить, что на моей рубашке на самом интересном месте оторвалась пуговица, отчего между расходящихся краёв неаккуратно выбивается «больничная» сорочка, на кровати лежат сразу три перины, а дом построил какой-то ненормальный. Моя комната расположена на самом верху башни — я выяснила это, открыв окна и ставни и осмотревшись. У подножия башни расположен основной дом, больше напоминающий маленькую крепость. И дом, и двор, и хозяйственные постройки (одна из них, судя по звукам, курятник, а ещё одна, кажется, конюшня) окружает высокий частокол из толстых, заострённых поверху брёвен. На некоторых из них сидят человеческие черепа. Точно ненастоящие — слишком большие, но сработанные так художественно, что поневоле вспоминаешь подворье лесной ведьмы Ядзибабы, пожирающей непослушных и нелюбимых детей. Особый шик черепушкам придают зелёные фонари в глазницах, загорающиеся с наступлением темноты. И дом, и башня украшены химерами и горгульями, или как они там называются. Поскольку дверь моей спальни заперта, я не могу обследовать другие комнаты и помещения, зато уже увидела и саму Ядзибабу: по двору к курятнику и обратно проковыляло зловещее человекообразное существо, с буйной гривой сиво-седых волос, повязанных блёклой косынкой узлом назад, в широченных пыльных шароварах, растянутом на локтях рыбацком свитере и в длинной косматой жилетке, такой заношенной, что уже нельзя определить, чья шкура пошла на её изготовление. Босые ноги, крупные руки и горбоносое лицо существа одинаково грубы и морщинисты — это видно даже с моего места.

За забором начинается густой хвойный лес, такой тёмный, что сразу понятно — фамилию неизвестный мне предок Твардовского-Бялыляса[55] получил не в этих местах.