Луна над Лионеей

Что еще было нехорошо – и это «нехорошо», вероятно, имело более глубокие корни, нежели серия сегодняшних событий – бордо при всей своей халявности как-то не очень помогало, хотя, может быть, это свойство было заложено в самой природе вина: оно работает, только если ты на него сильно потратилась, иначе…

Иначе никакого расслабленно-беспамятного состояния не наступает, просто ноги становятся ватными, движения становятся неточными, мысли… А мысли никуда не уходят, все крутятся и крутятся, как сломанная карусель… Одни и те же, совсем даже не веселые.

Все это вместе, вероятно, составляло не самый лучший набор симптомов; неслучайно Армандо остался в ее номере и на некотором удалении наблюдал, как лионейская принцесса пытается превратить свой не самый удачный день в нечто поприличнее.

– Что ты так на меня смотришь?

Армандо пожал плечами, что означало – никак я не смотрю, то есть смотрю, как мне и положено, в рамках обычного наблюдательного процесса.

– Ты смотришь с осуждением, – возразила Настя. Она допила бокал и разочарованно отставила его в сторону – бордо определенно на нее не действовало. Может быть, ей подсунули китайскую подделку? Так или иначе, Настя категорически отказывалась пьянеть. Только во рту было сухо, наверное, поэтому вино и называлось сухим. Придется заказать еще одну бутылку, только уж теперь чего-нибудь другого. Что там еще пьют аристократы? Шабли какое-нибудь? Шабли так шабли… Так, о чем это она? Ах, да… – Не надо так на меня смотреть. Заметь, я этого не хотела, – сказала Настя. – Меня вынудили. Думаешь, я приехала в Берлин, чтобы засесть в гостиничном номере и напиваться? Ни фига подобного.

Действительно, первоначальная идея состояла в том, чтобы напиться в публичном месте, но Армандо удалось утянуть лионейскую принцессу в отель, дабы избежать эксцессов непосредственно на Курфюрстендамм.

– Да что такого?! – возмущалась при этом Настя. – Кто меня тут узнает? Кто меня тут вообще знает? – она оглядела равнодушные затылки сидящих за соседними столиками. – Никому и в голову не придет, что это лионейская принцесса лежит под столом. Или, допустим, танцует топлесс на барной стойке. – Настя приподнялась, отыскала взглядом барную стойку и попыталась понять, как же она на нее взгромоздится. Топлесс-то оно топлесс, дело нехитрое, а вот запрыгивать на эту дуру… Очевидно, сначала следует допиться до такого состояния, когда высота барной стойки перестает иметь значение. – Не то чтобы я собираюсь упиться до такого состояния, но… Ты скажешь, что мою свадьбу показывали по «Короне»? Да кто смотрит этот убогий канал! И потом, это все равно была ненастоящая свадьба, а я… А я ненастоящая принцесса… Потому что настоящая принцесса никогда не позволила бы так с собой обращаться! Ведь правда?! Ведь так оно и есть, да?! Ну? Ну?

Она с такой мольбой смотрела на Армандо, что тот не выдержал:

– Анастасия, я не знаю, на какой именно вопрос мне отвечать.

– На какой-нибудь.

– Я отвечу на вопрос: «Кто меня тут узнает?» Ответ: кому нужно, тот узнает. Поэтому я настаиваю…

– Блин, – сказала Настя. – Ты такой же, как и они все. Такой же… – она трагически взмахнула рукой, и недопитая бутылка бордо оказалась на полу. Поэтому заказанная в номер технически считалась уже второй. Армандо категорически отказался участвовать в ее распитии, выбрав роль стороннего наблюдателя, чем только усугубил Настины душевные раны.

Алкоголь между тем потихоньку делал свое дело, трансформируя изначальную Настану злость и раздражение в нечто менее опасное для здоровья, как бы растапливая готовую сорваться кому-нибудь на голову сосульку в ледяную кашицу, имеющую довольно жалкий вид, но при этом неспособную никому навредить. Жалким все это было не только по внешнему виду, но и по содержанию, ибо Настей все сильнее овладевала жалость к самой себе, причем этого ей было мало, желательно было получить немного жалости и со стороны.

– Мне никто не звонил? – спросила она. Армандо посмотрел на телефон, стоявший на столике в паре метров от Насти, и покачал головой.

– Никто, – сделала вывод Настя. – Сволочи.