Луна над Славутичем

Угу, — снова почесал он голову, и, что-то прикинув в уме, назвал цену, — Стало быть, за милиарисий я тебе пуд этого добра продам.

— Да ты что, Герасим, побойся Бога, это же мусор, который ты выбрасываешь, а ты такие деньги хочешь с меня содрать! Четыре фоллиса и чтобы пух был отдельно от перьев!

— Нет, так не пойдет! — вскинулся Герасим, — А ты знаешь, сколько труда надо, чтобы гуся ощипать, он же не сам с себя перышки стряхивает, а если ещё и перебирать, так это вообще будет два серебряных!

Торговались мы с ним минут десять и сошлись на полутора милиарисиях за пуд перьев и пуха, отделенных друг от друга. В принципе, можно было и на два согласиться, но тогда Герасим бы расстроился, поняв, что продешевил. А мне очень не хотелось расстраивать хорошего человека.

Герасим был единственным владельцем коптильного бизнеса в ромейском конце, то есть в той части Харевы-Киева, где стояла церковь и проживали христиане. А во всем поселении, кроме него, было еще четыре коптильни, с которыми в последующие два дня я также договорился о приобретении пуха.

Решив вопрос с сырьем для моей будущей перины, я отправился к отцу Ефимию поинтересоваться возможностью изучения греческого языка.

— Всё-таки хочешь в империю перебраться? — понимающе улыбнувшись, переспросил пресвитер, — Я ведь сразу так и понял, как тебя увидел, а то ишь ты чего выдумал — про чудеса всякие мне рассказывать. Я таких болтунов насквозь вижу!

— Ничего я не врал! — ответил я, открыто и честно глядя ему в глаза, — А язык мне нужен, чтобы торговать, да и в святых местах хочется побывать, поклониться памяти великих святых, — со смиренным видом дополнил я.

— Ну да, ну да! — недоверчиво кивнул Ефимий и огорошил меня суммой, — Обучение стоит один солид за полдня занятий! — он пару секунд помолчал, иронично наблюдая за моей реакцией и продолжил, — А что ты удивляешься? Я столько с купцов и князей беру. Или ты думал, что раз ты мне тут сказок рассказал и крещение принял, то поблажка будет?

Понятно теперь, чем Ефимий занимается вместо того, чтобы службы вести и проповедовать. А Ферапонт, помнится, мне ещё, рассказывал, вздыхая, как тяжело нашей общине для князя оплату собирать. Ага, тяжело…

Глава 14

Сидя на лавочке, я грелся на весеннем солнышке и смотрел на поднявшиеся воды Днепра, заполнившие все пространство передо мной, насколько хватало взгляда. Лишь в самой дали у горизонта виднелась серая полоска леса, не успевшего ещё покрыться свежей листвой. В неспешном движении воды чувствовалось столько несокрушимой мощи, что казалось — ещё немного, всего одно ленивое движение потока, и небольшой участок суши, отделяющий меня от речной глади, исчезнет, растворившись без следа, а вслед за этим серые воды поглотят и меня, и мой двор, с расположенными на нем землянками, и мою красавицу жену. Но пока ещё земля стойко сопротивлялась напору движущейся воды, хотя будущее этого двора, да и всей Харевы-Киева было уже предначертано неумолимыми силами природы.

Именно о незавидной участи, ожидавшей мой двор в течении ближайших десяти лет, сейчас я и думал, перебирая события прошедшей зимы. Результаты моих трудов на поприще зарабатывания денег выглядели довольно оптимистично — после окончания торжища я смог выручить за наливки в течении осени и зимы ещё двадцать три солида. Здесь хорошим подспорьем оказался осенний свадебный период, а вот зимой торговля алкоголем щла не шибко хорошо. Хотя, казалось бы, что местным славянам ещё делать? Наливай, да пей и радуйся жизни. Но нет, местный народ оказался не охочь до этого дела. Кроме того, восемь золотых я заработал на продаже пуховых перин и одеял с подушками — их купили князь и богатые купцы. Но больше у меня такого способа заработать не будет — местные эту тему поняли моментально, и теперь пух будет стоить намного дороже, да и конкуренты появятся. Здесь ведь патентного права не существует.

Теперь о расходах. Больше всего денег — восемь солидов — ушло на занятия греческим языком — я всё-таки решил не отказываться от этой затеи, но подошел к этому вопросу со всей скрупулезностью — купил выделанные заячьи шкурки, которые использовал в качестве пергамента и всю получаемую от отца Ефимия информацию конспектировал по-русски, чем немало удивил пресвитера. Точнее, он был в шоке от того, что приехавший из славянской глуши паренек владеет грамотой на неведомом языке. Пришлось ему наплести всякой чуши про Гиперборею, от которой остались некоторые знания в далеких уголках. Кроме того, я хорошо владел методикой изучения иностранных языков, благодаря чему на занятиях я задавал пресвитеру правильные вопросы, а потом уже самостоятельно зубрил полученную информацию. Поэтому мне этих восьми занятий хватило, чтобы изучить основы грамматики и лексики греческого языка. Но с разговорными навыками, разумеется, у меня все было плохо.