Луна над Сохо

— Вы все время говорите в прошедшем времени, — заметил Смит. — С ним действительно что-то случилось?

Я пояснил, что Генри Беллраш скончался и я провожу обычное в таких случаях расследование обстоятельств.

— Как это прискорбно, — сказал Смит. — А я-то все думал, куда они пропали. А что касается вашего вопроса, подтверждаю, их отношения носили исключительно деловой характер. Ему нравилось играть, ей — танцевать. Думаю, этим они и ограничивались.

Да, а еще ему нравилось покупать ей сценические костюмы. Возможно, он расценивал это как выгодное капиталовложение. Интересно, стоит ли рассказывать об этом его вдове?

Я спросил Смита, нет ли у него фото с выступлений этой загадочной Пегги. Он сказал, что здесь, в клубе, точно нет, но где-нибудь наверняка есть.

Я спросил, когда они выступали в последний раз. Оказалось, в первых числах сентября, меньше чем за сутки до внезапной смерти Беллраша.

— Они выступали здесь? — спросил я. Две недели — это слишком долго, а вестигии неустойчивы, и все же проверить стоило.

— Нет, — ответил Смит, в гораздо более шикарном месте. В «Парижском кафе», на Летнем фестивале бурлеска. Мы проводим его ежегодно, чтобы поддержать интерес публики к нашему жанру.

Я вышел на улицу, отчаянно моргая, — глаза отвыкли от солнечного света. Но в себя прийти не успел: на меня спикировала Симона Фитцуильям.

— Констебль! — просияла она, взяв меня под руку. — Вы снова в моих краях, какими судьбами на этот раз?

Ее рука, прижатая к моему боку, была мягкой и теплой. Я ощутил запах жимолости и карамели.

Я объяснил, что занимаюсь расследованием обстоятельств нескольких странных смертей.

— Включая гибель бедного Сайреса? — спросила она.

— Боюсь, что так.

— Что ж, я твердо решила оставить прошлое в прошлом, — сказала Симона. — И Сайрес бы не хотел, чтобы я раскисала. Он верил в то, что жить надо сегодняшним днем, — а еще в принципы двойной бухгалтерской записи. Но, с другой стороны, если бы все жили по одним и тем же правилам, это было бы так скучно! Ну так куда вас теперь ведет след?

— Мне нужно осмотреть «Парижское кафе», — ответил я.

— О! — воскликнула она. — Я там сто лет не была! Возьмите меня с собой, я буду вашей отважной помощницей!

Ну как я мог отказать?

Чтобы попасть в «Парижское кафе», я соврал, что отдел по контролю над ночными клубами уполномочил меня провести проверку без предупреждения. Пяти минут будет достаточно, сказал я. Либо дежурный администратор поверила, либо ее зарплата не стоила того, чтобы проявлять излишнюю дотошность.

Внутри меня встретило буйство красок: позолота, алый бархат и ярко-синие гардины. Главный зал был овальный, в одном его конце виднелись два симметричных лестничных пролета, в другом — небольшая сцена. Круговой балкон, нависающий над головой по всему периметру зала, неприятно напомнил Королевскую Оперу.

— Здесь прямо-таки чувствуешь, как оживает история, — проговорила Симона, сжав мой локоть. — Сам принц Уэльский любил бывать здесь время от времени.

— В таком случае, надеюсь, еда здесь натуропатическая, — сказал я.

— А что значит «натуропатическая»?

— Ну, фасоль там, рис, все такое, — начал я объяснять и запнулся: понял, что сам не знаю, что обозначает это слово. — В общем, здоровая еда, — сказал я.

Вряд ли такое понравилось бы принцу, — сказала Симона. Потом шагнула вперед и встала со мной лицом к лицу. — Здесь положено танцевать, — заявила она.

— Но музыки же нет, — возразил я.

— А мы можем напевать себе под нос, — сказала она. — Только не говорите, что не умеете!

— Сначала нужно осмотреть сцену, — напомнил я. Не столько ей, сколько себе.

Симона попыталась сделать вид, что надулась, но уголок рта предательски дернулся, и обиженная гримаска не получилась.

— Когда полиции работа предстоит, — сказала она, — у всех констеблей разнесчастный вид.[29]

На крошечной сцене едва-едва хватало места для кабинетного рояля и, допустим, трех музыкантов, если они стройные. Я категорически не мог представить, чтобы Пегги с ее пышными формами умудрялась демонстрировать здесь свое искусство и не сваливалась со сцены. О чем и сказал Симоне.

— Хм, — отозвалась та, — мне кажется, эта сцена выдвигается вперед и становится просторнее. Наверное, в театрах это называется «выдвижная сцена». Точно, я помню, как какая-то группа играла на выдвинутой части.

Я чувствовал их. Вестигии, слоями въевшиеся в стены «Парижского кафе». Отголоски смеха, запах чая, обрывки мелодий. И внезапный, резкий привкус крови на языке. Словно я в старом храме, впитавшем в себя такое количество событий и жизненных историй, что выделить что-то одно из этого сгустка невозможно. По крайней мере, что-то мало-мальски свежее. Вестигии не «записываются» на предметы, как музыка на пленку или винил. Они больше похожи на воспоминания или обрывки снов. Чем усерднее пытаешься их уловить, тем быстрее они ускользают.