Дорогой друг,
как всегда, Вы выиграли! Все казалось лишь нелепой мечтой, и вот она уже начинает осуществляться. Говорил же я Вам, что Ваше больное сердце в данном случае не помеха.
Когда я написал в Москву с целью поддержать Вашу кандидатуру, я был заранее уверен, что ее не примут, но совсем по другим причинам… И письмо-то я отправил только для того, чтобы не отказать Вам в помощи, когда речь идет о деле, для Вас столь важном. То, что Вы не получали ответа, меня ничуть не удивило. И когда вчера в клубе русский полковник – имени его я не запомнил – подошел к Вам, чтобы поздороваться с Вами и поцеловать Вам, руку, я не сразу понял, в чем дело… Пока мне не перевели то, что он сообщил Вам лично, я, признаюсь, считал все это просто невозможным. Итак, Ваше предложение лететь на ракете в межпланетное путешествие принято. Мне понравилось, каким оценивающим взглядом окинул Вас полковник Советской Армии и как он сказал: «Мы согласны, я верю в ваше мужество и волю».
Путешествие состоится не завтра, и не Вы будете первой, да это и неважно. Если даже Вам не суждено достичьЛуны или другой планеты, ответ этот уже реальность. Этим ответом можно жить как наиразумнейшей мечтой, как обещанием, которое будет со временем выполнено. Вопрос времени и ничего более… Поскольку мы в это верим.
Вслед за тем мне пришлось увидеть, как Вы уехали с Карлосом. Это мне-то, надеявшемуся разделить с Вами сегодняшнюю радость.
Я знаю, что ничего не могу Вам ни предложить, ни дать. Я женат, у меня дети, которых я обожаю. На что же я могу рассчитывать? Думаю, что мы полетим на Луну с грузом наших старых человеческих чувств, что нам не удастся оставить их где-нибудь в лунном гардеробе. Они – такая же неотъемлемая часть нас самих, как голова, руки или ноги, и мы внесем на Луну заразу наших земных радостей и земных наших слез… Останутся ли неизменными наши страсти? Страстно желать знать, что там за закрытой наглухо, заказанной нам дверью:., открыть ее, смело войти и обернуться, когда этого-то и не следует делать… Загадки, лабиринты, шарады, проблемы, проблемы! Мелкие и огромные – космического размаха, любопытство и страсть к открытиям, порок и добродетель и всегда счастье найденных решений! Все производные одного и того же инстинкта – от вульгарного зуда любопытства до потребности все знать – вот что позволяет человечеству творить и плодиться, рожать детей и делать открытия. Те, кто обделены этой страстью, – импотенты, и их удел – скука. Мы, нормальные люди, допытываемся у самих себя с восхитительным трепетом ученого-искателя: что переменилось, что переменится?… Могущество человека все больше и больше зависит от его способности владеть собой, от тех обязательств, которые он сам на себя налагает, от силы воли. А любовь? Любовь? С тех пор как не ведутся больше бои за обладание самкой… Когда мы будем с такой же легкостью посещать Луну, как, скажем, Шавильский лес, или то, что осталось от Шавильского леса, – изменится ли что-нибудь в великой Любви? Не потеряют ли свою колдовскую силу, наши старые слова любви? Эти древние, чуть смещенные слова, как будто фотография не в фокусе… Когда я ощущаю неуловимую силу искусства, я невольно думаю о всех тех неуловимых источниках энергии, которые могут исходить от живого существа. Любовь, подчиняющая одно существо другому… – вот силы, магия коих не раскрыта по сей день, и, хотя психологи исследуют пути этих сил, ониникогда не пытались уловить их. Они и поныне лишь астрологи, колдуны, верховные жрецы, прорицатели.
Но вернемся к старым словам любви… Думаю, что искусство – надежнейший, а быть может, единственный страж истории и что, если даже средства общения между людьми заменятся другими, если вместо речи будут обращаться друг к другу с помощью радиоволн, трепета крыльев, световых сигналов, которые передадут наши чувства и мысли с большей точностью, нежели слова, сплошь и рядом переодевающие, маскирующие чувства и мысль… думаю, что все же убранство слов останется необходимой прикрасой, более правдивым выражением правды, нежели сама правда. В сущности к этому сводятся нападки на натурализм – вполне, впрочем, справедливые, – который должен подвергнуться «проработке», прежде чем стать искусством. Возможно, человеческий язык в своем стремлении выразить наши чувства и наши мысли привлечет, кроме слов, еще и иные элементы, но они останутся лишь новым инструментом, дополняющим оркестр, расширенной гаммой, которую наш слух – или любое другое чувство – позволит воспринять какбы через лупу, как можно увидеть волос расщепленным на четыре, на шестнадцать частей и т. д. Я выступаю в защиту слов любви, пусть они продолжают жить, Бланш, с их «извечной» силой, во всем несовершенном человеческом понимании этого слова. Мне хотелось бы, чтобы Вы взяли их с собой на Луну, и они, подобно экзотическим растениям, украсят впоследствии жизнь на новой очеловеченной планете. Быть тем, кто первым скажет их Вам… Но я забыл, что при всех обстоятельствах в это путешествие я не полечу. Слышу, Вы уже напеваете мне в ответ, как и всегда, когда хотите меня поддразнить:
