Луна-парк

Ждал он карету,
Ждал лошадей.

Ракета подана, мадам! Извольте сесть туда вместе с Карлосом!

Но, возможно, человеческое существо меняется. Вы так мало верите в зло, мой друг, что, пожалуй, Вам это не кажется таким уж необходимым. Впрочем, речь идет не о добре, не о зле, а совсем о другой закономерности. Об отточенности всех наших чувств, нашей мысли, когда они достигнут своего апогея и превзойдут его: память, синтез, анализ, воображение. В частности, воображение требуется для успешного занятия наукой; люстриновые нарукавники вэтой области не решают дела, и все великие ученые были мечтателями, поэтами, людьми воображения. Для того чтобы учуять будущее, предугадать его, а затем овладеть им, надо быть и тем, и другим, и третьим. Только все это, вместе взятое, позволяет ученому прозревать научные гипотезы, потом пророчествовать.

Вы, мадам, Вы ничуть не удивляетесь тем чудесам, которые происходят с человечеством, Вы полетите на Луну точно так же, как Вы испытывали новую модель самолета: со страстью, любопытством и верой в человеческий гений. Недавно Вы мне сказали: «Ведь все это когда-то уже было! Крылья ангелов, это же воспоминание… Постепенно мы вспоминаем». Может быть… Вы принимаете это с полным хладнокровием. Не забывайте: то, что мы делаем, не просто опыт в стерильной лаборатории, и запущенная в небеса ракета отнюдь не чудесная елочная игрушка, от которой радостно блестят глаза детей. Часто эти соображения мешают мне в работе. Но страсть открытий увлекает нас всех. Не так ли? Остальное неважно. То есть наш страх.

Примите, дорогой друг, уверения в моей безграничной преданности.

Управляющий Вашим «Луна-парком»

Шарль Д.-П.

Письмо никак не походило на письмо сумасшедшего, отнюдь нет. В наши дни можно спокойно говорить о путешествии на Луну, и никто не назовет тебя безумцем. Великий ученый был, конечно, в здравом уме, просто он поднялся раньше других, на час раньше, вот и все. Великолепная история. Жюстен взволнованно зашагал по библиотеке. Великолепная история… Завеса, скрывающая от нас бесконечность, скоро приподнимется. Вдруг он до боли ясно ощутил несоответствие между необъятностью этих проблем и собственной жизнью. Что он такое со своей работой, своими фильмами, прогулками, усталостью, отдыхом? Плетется в хвосте. Прозябает, да и то еле-еле. Жюстен пристально, как на посторонний предмет, посмотрел на свою руку, державшую письмо… Бланш оставила ему дом потому, что ей вообще было не до домов.

Жюстен положил письмо на стол… Подошел к полкам и, надеясь отвлечься, успокоиться, стал разглядывать ряды книг. Снова выбор его пал все на ту же самую «Трильби», где нет ни астрономии, ни непристойностей. Дождь поутих, а что если выйти пройтись? Но погода наладилась только к вечеру, и Жюстен мог на досуге предаваться тоске, сомневаться во всем и, главное, в самом себе.