Луна в Водолее

— Освободить, говоришь, Мария? Понимаешь ли… как священник… я не имел никакого права… и более — взял на себя страшный грех… рекомендации психиатра Извекова припечатывать такой вот кощунственной епитимьёй. Однако… нет! Погоди! Ты ведь со Львом повенчана?

— А как же! Ещё в девяностом. Вскоре после крещения. Когда я только-только начала приобщаться к Церкви. И Лёвушка — молодец! — тогда нисколько не возражал.

На одном дыхании выпалила Мария Сергеевна, почувствовав, что гнусная епитимья будет вот-вот снята. Увы, женщина не подозревала, что дальнейший разговор пойдёт несколько не по тому руслу, чем она понадеялась, услышав покаянные слова отца Никодима.

— Ну вот… а теперь подумай… если Лев Иванович с тобой разойдётся — на ком будет грех?

— Как это — разойдётся?! Ведь мы же — венчаны! Ведь по закону — нельзя!

— По какому закону, мать? По гражданскому — очень можно. А по церковному… в случаях прелюбодеяния… или когда один из супругов не может или не хочет исполнять свои супружеские обязанности… церковь, знаешь ли, тоже разводит! Конечно, это жутко канительно, требует серьёзных доказательств… только твоему Льву, как я понимаю, церковный развод — до лампочки? Напишет заявление в ЗАГС — и будьте любезны!

— Но я же… я…

Покраснев от смущения, залепетала Мария Сергеевна. Вообще-то, священник ей говорил не раз, что с мужем следует быть поинтимнее, но вот так, ребром, вопрос он поставил впервые. И, сердясь на себя, Никодим Афанасьевич не стал дожидаться, пока смешавшаяся женщина отыщет потерявшиеся слова, а непростительной резкостью оборвал её аморфную фразу:

— …упряма как чёрт! Прости, Господи! Сорвалось-таки. Знаю Мария, что ты никогда не отказываешься от своих супружеских обязанностей — ещё бы! Ты, голубушка, лучше мне вот что сейчас скажи… твой Лев Иванович… он — по своей природе — насильник?

(Нет, всё-таки Лукавый коварен до безобразия! Стоило отцу Никодиму нечаянно чертыхнуться и — пожалуйста! С женщиной сразу же заговорил не священник, а психиатр!)

Этот неожиданный крутой поворот выбил Марию Сергеевну из колеи: кому отвечать на заданный вопрос? Отцу Никодиму? Или — не дай Бог! — доктору Извекову?

— Лёвушка — насильник?.. что вы! Конечно — нет! Куда ему! Уж скорее — рохля… хотя… не такой уж и рохля… во всяком случае, как говорится, ездить на себе никому не позволит… но чтобы насильник — нет! Ни в коем случае!

— Так я, Мария, примерно, и думал. Прости, что задал тебе этот неловкий вопрос, но… — отец Никодим чувствовал, что, вопреки желанию, стремительно превращается в психиатра Извекова, противился такому превращению, увы — безуспешно, — поверь, не из вредности. Хочу, чтобы ты сама задумалась, чего ты действительно хочешь? Уйти в монастырь? Ласково помыкать мужем? Превратив его в эдакого привилегированного раба? А может — стать мамой своему Лёвушке?

И это вот, — стать мамой своему Лёвушке, — оказалось той каплей, которая переполнила чашу. Марию Сергеевну прорвало:

— Хочу ребёночка! Того, которого убила! И другого! Которого уже не смогла родить!

Захлёбываясь, прорыдала сорокапятилетняя женщина.

Столь бурной реакции Никодим Афанасьевич совершенно не ожидал: главное, в чём ему на первой же исповеди покаялась Мария Сергеевна — именно в злосчастном аборте, и он тогда же отпустил ей этот тягчайший грех, но… сейчас, утешая плачущую женщину, Извеков вынужден был признать: и как священник, и как психиатр он оказался не на высоте. Оказывается, душа у Марии Сергеевны болела гораздо сильнее, чем ему представлялось прежде. И, главное, время эту душевную боль если и исцеляло, то крайне медленно… А тут ещё навязанное самой себе, приведшее едва ли не к полному разрыву с мужем, ложное благочестие — возведённое, так сказать, в энную (абсурдную!) степень грехоненавистничество… И?..

…и отец Никодим не нашёл ничего лучшего, как напоить женщину валерьянкой. От которой — а, скорее всего, от выпитого вслед за лекарством стакана воды — Мария Сергеевна почти успокоилась и, вытирая лицо платочком, заговорила со священником относительно твёрдым голосом:

— Простите, отец Никодим — нервы. В последнее время — что-то совсем плохие. Старею, видимо. Чуть что — в слёзы. Раньше, знаете, я плакала очень редко, а вот сейчас…

— Ничего, Мария. Выплакалась — и хорошо. Это я тебе сразу говорю и как священник, и как доктор. — Никодиму Афанасьевичу было необходимо довысказаться, однако, поняв, насколько беззащитна душа Марии Сергеевны, он стал с большой осторожностью подбирать слова. — Епитимью — конечно. Снимаю безоговорочно. И более — каюсь. Что посмел наложить такую — с позволения сказать — епитимью. Ты уж прости, Мария. Вчера меня явно попутал бес. Священнику быть кем-нибудь ещё… скажем, психиатром… это же — прямо в лапы Нечистому!

Нужные слова наконец-то были произнесены, невозможная епитимья снята — выплакавшаяся и утешенная Мария Сергеевна вспомнила, что она, как-никак, женщина и на минуточку попросилась в ванную: после обильных слёз и бурных рыданий видочек-то ой-ёй-ёй, небось?!