Луна в Водолее

«Ай-яй-яй, отец Никодим! Епитимью, которую ты вчера наложил на Марию Сергеевну, вспомни-ка?! И тебе не стыдно? Поддался, понимаешь ли, на провокацию горе-врача Извекова и свою духовную дочь прямо-таки обрёк на блуд! Велев ей и в себе, и в муже распалять греховную телесную похоть! Отец Никодим, окстись!»

Первый укол Врага застал Никодима Афанасьевича врасплох: кое-как дочистив зубы и без всякого удовольствия постояв под душем, священник вышел к завтраку нисколько не посвежевшим — казалось, погрустнел даже дракон на его шёлковой китайской пижаме. Заметив удручённое состояние мужа, — что за все годы со времени принятия сана случалось с ним крайне редко — матушка Ольга, подавая на стол разогретый грибной пирог, попробовала отвлечь батюшку разговорами на мелкие хозяйственно-бытовые темы: дома ли он будет сегодня обедать? во сколько? что сготовить на ужин? — и т. д., и т. п.

Односложно отвечая на вопросы жены и рассеянно тюкая вилкой в салатницу с дольками помидоров, Никодим Афанасьевич с большим трудом выстраивал оборону против вероломного напавшего на него Врага:

«Да, посоветовал… ладно — чего уж! — наложив епитимью, можно считать, принудил. Но Мария Сергеевна… ведь — в своём презрении к плотским радостям, жажде духовного совершенства — она довела себя до грани крайне опасного нервного срыва! А физиология — есть физиология. Да ещё — в сочетании с предельно неустойчивой психикой? С ярко выраженной истероидностью? К тому же — нельзя исключить и параноидальные мотивы! И потом… её муж… Лев Иванович… сколько он будет терпеть жену-монашку? А разойдётся? И Мария Сергеевна в этом случае загремит прямиком в «психушку»? И хорошо — если только в «психушку». А ну как, не дай Бог, что-нибудь похуже?.. при её-то крайне лабильной психике… на кого в этом случае ляжет её грех? На меня!»

Однако Лукавый не унимался:

«Ага, выкручиваешься! Оправдываешься — как психиатр Извеков? А мне, знаешь ли, до этого горе-доктора, который ухитрился проворонить собственную дочь, нет никакого дела! Таблеточки, понимаешь ли! Седуксен, нозепам, реланиум! Чего уж! Аминазинчика Маше — а? Психиатрическое светило пущай пропишет! — измывался Враг. — Впрочем, таблеточки — ладно. НАМ они безразличны. МЫ, так уж и быть, их прощаем. — От этих многозначительных «НАМ» и «МЫ» Никодим Афанасьевич похолодел: уж не намекает ли Мерзавец?! А между тем, Лукавый вошёл в раж: — Ах, истерия, ах, паранойей попахивает… а серой — отец Никодим, не хочешь?! Священнику — и такое? Голенькой — видите ли! А может, ещё — в кружевном бельишке? Да позавлекательнее потрясти пышными телесами — скидая его перед мужем? Или — не только перед мужем? А? Ведь стоит чуть-чуть поддаться любострастной похоти — и? Скажешь — не знаю? Врёшь, отец Никодим, прекрасно знаешь! Что таблеточки психиатра Извекова — вздор! Что истерия — Я! И паранойя — тоже! Ну, так и изгоняй МЕНЯ — свя-я-щенничек! Или — слабО? А может, не хочешь — лукавый пастырь?»

От такой наглости Врага Никодим Афанасьевич форменным образом оторопел — это выходит, что же?! Наложив на Марию Сергеевну такую епитимью, он целиком и полностью оказался во власти клеветника — сиречь: диавола?

«Сгинь, нечистый!», — мысленно произнёс отец Никодим и размашисто перекрестился.

— Никодимушка, что с тобой?! — увидев это, для неё совершенно немотивированное, крестное знамение, всполошилась Ольга Ильинична. — Ни с того ни с сего креститься…

— Да нет, матушка, и с того и с сего, — испуганным возгласом жены приведённый в чувство, ответил священник, — Лукавый, понимаешь ли… достал-таки, бестия… ух, искушает как! Прости, Оленька, — сообразив, что его путаные объяснения могут ещё сильнее смутить жену, переменил тему Никодим Афанасьевич, — нельзя, знаешь ли, возвращаться к прежнему — опасно! А тут прихожанка моя, Мария Сергеевна… кстати, она к нам придёт сегодня в семь. Ты уж чего-нибудь постненького — повкуснее! — организуй к чайку? Ладно? А то эта дурища себя чуть ли не голодом морит. Хотя внешне — кровь с молоком! — этого по ней ни за что не скажешь. Сорок пять, понимаешь, вторая молодость… а эта дура… ну, так вот! Вчера она исповедовалась, а я вдруг заговорил с ней не как священник, а как психиатр… о-хо-хо, грехи наши тяжкие… как священник, понимаешь ли, я ей должен советовать одно, а как психиатр — совсем другое. Ну вот: Лукавый меня и поддел на этом! Вообще-то — можно бы… да нет! Глушить её нейролептиками — грех. Надеюсь, не то у неё заболевание… Ладно, мать! — заметив тревогу в глазах Ольги Ильиничны, преобразился отец Никодим, сверкнув из-под густых бровей своим знаменитым «разбойничьим» взглядом, — где наша не пропадала! Шиш Нечистому! Отмолюсь, открещусь, отчураюсь! В крайнем случае — подамся в Сергиев посад, на недельку на покаяние… Ну, а к ужину… чем бы попотчевать эту постницу?.. она ведь к нам придёт прямо с работы…

— Суп, может быть, грибной? — обрадованная исчезновением гнетущей тени, взбодрилась Ольга Ильинична. — А на второе — отварное что-нибудь, рыбное? Осетринки, к примеру? И на оливковом масле — как ты любишь — картошечки «фри» нажарить?