Луна звенит (Рассказы)

Пока он умывался в сенях, пока брился, словно бы слизывая острым лезвием душистую мыльную пену вместе с обмякшими уже, отросшими волосами, пока опять потом мылся и опять разглядывал загорелое на весеннем солнце, обветренное лицо, похудевшее и очень, как ему казалось, привлекательное теперь, как у какого-нибудь древнего викинга, мужественное и волевое: с таким лицом, как у него, легко и приятно было жить, легко было нравиться женщинам… Впрочем, об этом он давно уже знал и привык. Он нравился женщинам. Ну и что ж! А когда-то в юности ему было приятно слышать, что он похож на Печорина. Теперь смешно вспомнить, но в те годы ему льстило такое сравнение. Он был избалован в те годы девушками, да и теперь, женившись на черненькой, маленькой кореянке, танцовщице одного из ансамблей, был баловнем судьбы, но будучи человеком совестливым, жене не изменял и, если замечал порой, что своей бражной влюбленностью чрезмерно увлекал какую-нибудь милую женщину где-нибудь в командировке (он часто ездил) или на какой-нибудь вечеринке, — чувства его к этой женщине казались ему преступными, он легко и всегда вовремя умел избавиться от них, только в мыслях иногда возвращаясь к понравившейся ему женщине и только в мыслях оставаясь решительным и требовательным… Да и то очень редко. Чаще всего он просто забывал о своем коротком увлечении и знал, что ни одна женщина не способна была принести ему столько радости и столько горя, сколько внесла в его жизнь маленькая женщина с рысьими глазками и смоляными волосами…

Так вот, пока он брился, пока разглядывал себя и любовался своим отражением, Варя накрыла на стол, вынесла из погреба чудом сохранившиеся соленые огурцы, нарезала черного хлеба и стала разливать по тарелкам деревенский суп из чугуна — в супе была и картошка, и пшено, и кусочки разварившейся соленой свинины, и жареный лук — суп был душист, и запах его был так вкусен и так заманчив, что Сахаров, потирая руки, сел за стол, не в силах сдержать улыбки, и сказал с восторгом:

— Это супчик! Черт возьми, плохо жить на свете без супа! И как это люди!.. Вы знаете, Варенька, в некоторых странах не принято есть суп!

— А по мне, — сказала Варя, — был бы суп, а второе не обязательно.

— И чай! — сказал Сахаров.

— Без чая можно…

— Это верно, — говорил Сахаров, пробуя и похваливая духовитый суп. — Без чая можно, а без такого супа нет.

Варе все это было приятно слышать, и она сидела раскрасневшаяся и счастливая… А Сахаров тем временем увидел граненые стаканчики на столе. Хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— А выпить-то! Ай-яй-яй! С этим супом все позабудешь.

Он ушел в другую комнату, достал из рюкзака бутылку старки и, налив себе полстакана, уговорил и Варю и тоже налил ей половинку. А в это время пришел Иван.

— Хе-хе! На крови! — сказал он. — Это можно. Это и мне даже можно пригубить, хотя я и не пью уже четвертый год.

Сахаров и ему налил полстакана янтарной старой водки.

Иван никогда не был женат, и, хотя ему было под сорок, он еще не расстался с мыслью найти себе жену. Да и много ли это — сорок лет! Всего-то двадцать лет осмысленной жизни. В такие годы только и жить начинать, в такие годы человек только и начинает ценить добро в человеке и свое душевное добро, если прежние годы не растоптали душу.

Иван был нежен к людям и, когда-то выкарабкавшись из тяжелой хвори, теперь любил похвастаться своими врачами, которые лечили его, любил порассказать о них, о больницах, о Черном море, о кипарисах и дельфинах. И казалось тогда, что он словно бы благодарен судьбе, что пришлось ему заболеть туберкулезом и повидать все это своими глазами.

— Конечно, — говорил он со значением, — если бы не болесть, я бы тут не жил. Ушел бы, конечно, в город на производство. А мне врачи прописали не пить, не курить и жить в деревне — меду побольше да масла. Что я и делаю, однако. Пчелы у меня свои, яблоки свои, ягода всякая, а уж масла тоже добываю. Хорошо!

Послушать его — счастливый человек! Словно наконец-то вот понял, чем и как жить ему на этом свете, какие цели перед собой ставить и какие задачи решать.

И Сахаров не спорил с ним: чего ж тут спорить, когда человек прав. Сам он в Ялте не бывал ни разу, да и вообще на Черном море, и, охмелев от водки, с увлечением тоже, как и Варя, слушал рассказы Ивана о тамошних нравах, о знаменитой набережной, о беспечных женщинах, о больших пароходах и дельфинах…

— Ну что! — говорил Иван о дельфинах. — Рыба как рыба, хотя и млекопитающаяся… А вообще-то на лошадь похожа.

— Как это на лошадь? — спрашивал Сахаров.

— Это я к чему! Вот когда они из-под воды-то наверх выворачиваются, у них из спины, из дырки там в спине фырканье такое… словно бы лошадь ноздрями… А так нет! Носатые такие, словно рыбы. И вот что очень любопытно…

Он вдруг задумывался, вспоминая что-то, но усталость и водка, выпитая им с наслаждением, давали себя знать, и Сахаров вдруг замечал, как глаза Ивана мутились в подкравшейся дреме, как тяжелели покрасневшие веки.