Лунатик

— Пехота-то нам и по руке. Тс! не бормочи же, пробирайся знай между деревьями…. Ну, стой теперь, братцы, спешивайся. Смотри-же: знаете вы, как ворон из-за угла пугают? Так пугнем мы и французов. Привязывай коней в кусты; а сами воровским ползком вдоль плетня, да межой, прокрадитесь в задворки. Ты, Вася, с одной стороны села, а ты, Чюрюм, с другой, заберитесь в овины, где побольше соломы, да и сиди; а как послышите выстрел, то и бегите от овина к овину, да запаливайте пистолями солому. Да смотри не робей, братцы; между цепью прокатитесь вальком.

— Робеть-то не сробеем, да что ж из того будет?

— Мэдневэ! знаю! — вскричал Чюрюм; то по-нашему! пайдом, брат, пайдом!

— Ну, так и быть! — отвечал казак Вася; привязав коня, он перекрестился и, приклонясь к земле, пополз на карачках между полосами пахотной земли.

— Хаэрхын-Бурхун! — прошептал Чюрюм и пополз вслед за ним.

— С Богом! — сказал Бегидовец вслед товарищам, которые исчезали в темноте и в межах.

В это время, из-за черного леса, за селением, поднимался месяц, огромный, красный, как одевшееся лицо беспросыпного пьяницы. Вытаращив глаза и разинув рот, казалось, что он уже хлебнул из горького земного Океана, и окутываясь в лохмотья туч, сбирался идти по-миру.

— Пора! — прошептал сам себе Бегидовец, и вдруг, вытянув ногайкою коня своего, помчался к деревне с криком; хи, ха, хэ! — Стрелой пронесся он прямо к пикету, расположенному перед деревней; несколько человек пехотинцев сидели вокруг огня и беззаботно курили трубки. Он, бух! прямо на них, пролетел чрез огонь, дернул в обе стороны по головам нагайкой, свистнул, гаркнул, крикнул: хи, ха, хо! и взвивал уже пыль вдоль по деревне, окутал улицу гамом и выстрелами из пистолетов.

Бегидовец был совершенно похож на сына Меркуриева, когда, во время похода Бахуса в Индию, он разогнал криком своим все неприятельское войско. Но Пану помогла его возлюбленная Эхо, отзывавшаяся со всех сторон тысячами голосов, а Бегидовцу никто не помог; он один кричал: хи, ха, хо! не хуже целого войска, когда оно бежит в атаку или лезет на стену.

В деревне только что расположился на кантонир-квартиры Баварский линейный пехотный полк; едва только отвел он душу от дальнего похода, закурил трубки и заговорил о своем родном, теплом климате и дивном Швейнфуртском вине, вдруг тревога, шум, крик, выстрелы, нападение, ужас! Поднялась суматоха, хватаются за ружья, бегут со всех сторон на улицу, кричат Mein Gott! Mein Gott! толпятся на площадке перед господским домом, строятся в колонну и оттуда идут на Gtarfe pofition, за селением.

Огонь разлился по овинам, пышет, освещает окрестность: на высоте стоит неприятельское каре, держит ружья наготове, довольно собою, что внезапное нападение предупреждено; мужественные взоры светят, как искры готовые упасть на полку.

Между тем Бегидовец, сделав вольт в поле, воротился уже в оставленную неприятелем деревню, и распоряжался в ней как победитель: шарил по углам, брал контрибуцию, вьючил коня всем годным, всем питательным, всем, что Бог посылал под руку.

Калмык Чюрюм также не теряет время. Заметив, что боярский дом оставлен неприятелем без надзора, он кинулся в него. Все двери на распашку, все готово к его посещению: комнаты освещены, в зале накрыт стол, уставлен кушаньем и вином; фарфор, хрусталь, серебро, разные вещи разбросаны. Чюрюм растерял глаза. „Арзэ! водка!“ — шепчет он сам себе, выхватив граненый графин из серебряного судка, пьет. Кисло! — уксус ему не по сердцу: хлоп о землю. Ухватился за другой— горько! — горчичное масло не вкусно: хлоп о землю. Нэмыш-такя! — немецкая курица!“ — пробормотал она снова, сдернув за ногу огромную индейку с блюда и вцепившись зубами ей в крыло. Между тем глаза его рыщут по комнате, остановились на кованом ларце, стоявшем на столе. Хаэршин! ящик! — думает Чюрюм, бросив индейку и обхватив ларец; тяжел; вскидывает его на плечо, а подле, на диване, сабля и пистолеты; сеахан юльдэ! славная сабля! вскрикивает Калмык, и протягивает к ней руку; а ларец бух с плеча, бац об пол, разлетелся в дребезги; дорожная посуда, бритвы, разная мелочь покатилась по земле. Дз! — шипит Чюрюм, привешивая торопливо саблю и затыкая пистолеты за пояс.

Вдали послышался шум. Быстро, жадным взором окинул Калмык еще раз комнату, схватил стоявшую под стеклянным колпаком вазу, торопится вон, скользит по ступеням лестницы, споткнулся, грохнулся вместе с вазой об пол, вскочил, плюнул на черепки фарфора, и исчез между строениями двора боярского.

Казак Вася, с другой стороны селения, не так опрометчиво поступил: он забрался просто в избу, наклал в редно всего, что только нашёл годного для употребления в пищу, взвалил на плечи, схватил со стола отрезаны ломоть хлеба, и, стуча зубами как в барабан, отправлялся скорым шагом на соединение с главными силами в лес.

Бегидовец давно уже ожидал товарищей. Пришел Вася, запыхаясь, навьючил коня. Ждут Чюрюма. Является наконец Чюрюм, бежит.

— Что-ж ты с пустыми руками, калмыцкая харя!

— Пайдом брат, на конь, пайдом брат! Ахат баин! много добра! на барской дома!