Лунная богиня

— Так почему же после ее смерти не восторжествовала истина? Потому что твоя мать решила и дальше нас гнобить? А почему об этом не стало известно, когда ее отправили в ссылку? Отчего молчали, когда изгнали твоего дядю и двоюродных братьев? Почему молчали все, включая мою страдающую семью? Отчего потребовались так называемые случайные обстоятельства, чтобы раскрыть этот жестокий поступок?

— Боже, Луджейн, что с тобой случилось?

Луджейн бросила на обезумевшего дядюшку свирепый взгляд, потом снова посмотрела на Джалала и в ярости выпалила:

— Вы считаете, я переступаю запретную черту, ваше высочество? Вы думаете, я не имею права позлиться несколько минут после десятилетий позора и угнетения моей семьи по вине ваших родственничков?

Бассел встал и взволнованно схватил ее за руку:

— Луджейн, ты зашла слишком далеко.

Дрожащей рукой Бадрея взяла дочь за другую руку:

— Что бы ни произошло между членами наших семей в прошлом, это не имеет отношения к принцу Джалалу и его матери.

Луджейн повернулась к ней и прорычала, как горделивая львица:

— В самом деле? Ты хочешь сказать, она проявила сострадание, сделав вас своими рабами и куклами для битья? Она правильно сделала, запретив тебе, четырнадцатилетней девочке, бросить школу, чтобы ты подавала ей тапочки и играла роль лабораторной мыши, на которой она оттачивала свои жестокие приемы? Прости меня, но я иного мнения.

Сердце Джалала сжалось от стыда. Он чувствовал себя виноватым в очередном позорном поступке членов своей семьи. Он винил себя в том, что совсем недавно узнал настоящую историю семьи Луджейн и масштабы преступлений матери.

— Все в прошлом, — настаивала Бадрея. — Как только принц Джалал узнал правду, он не только восстановил нашу семью в правах, но и предложил твоему дяде престижную должность, которую предложил бы только тому, кто заслуживает его доверия.

— То есть теперь мы должны перед ним приседать и петь ему йодлем дифирамбы? — прорычала Луджейн. — Затем биться головой о пол, благодаря? Или мы должны пойти еще дальше и…

— Луджейн!

Мягкое предостережение дяди возымело эффект — Луджейн умолкла на полуслове, дрожа от обиды и гнева.

В любое другое время, даже час назад, до того, как узнал о ребенке Луджейн, Джалал упивался бы ее яростью и противостоянием. Но сейчас он лишь спровоцирует еще больше гнева.

Отойдя от нее, он повернулся к остальным гостям, которые выглядели так, будто хотели провалиться под землю.

Джалал сделал глубокий вдох:

— Благодарю вас всех за участие и помощь в организации празднования присоединения шейха Бассела к нашей команде. Вскоре мы соберемся снова, чтобы обсудить будущие проекты и стратегии в деталях. Но я думаю, сейчас вечер лучше завершить.

Ему показалось, что Луджейн пробормотала «наконец-то», а потом раздался коллективный вздох облегчения.

Джалал скривил губы:

— Я все сказал. Вы можете идти.

Первой к дверям направилась Луджейн, стараясь ни на кого не смотреть. Остальные неловко улыбались Джалалу и жали руки на прощание.

Когда все вышли, он крикнул вслед своим гостям:

— Я сказал, что могут уходить все, кроме Луджейн!

Луджейн дрожала от ярости, когда Джалал закрыл дверь за последним гостем.

— Что происходит? Это задержание?! — вскипела она, когда он повернулся к ней. — Вызов на ковер к директору? Мы сидели тут, как дети, которые должны были вести себя хорошо, чтобы не пострадать. Нет, мы были заложниками, вынужденными мириться с театральным талантом нашего похитителя, боявшимися за жизни.

Он остановился в нескольких шагах, глядя на нее неуверенно и тревожно:

— Я не заметил, чтобы ты вела себя хорошо или с чем-то мирилась.

Она опасливо вздрогнула. Чушь какая-то. Луджейн никогда его не боялась. И все же у нее почему-то екнуло сердце.

— Хорошо и миролюбиво вели себя остальные. Тебе этого вполне хватит, — прошипела она. — Не говоря уже о тонне лести, которую ты получил от моих родственников. Я всегда знала, что твоя семья угнетает мою, но не подозревала о масштабах преступлений. Поэтому, если ты задержал меня, чтобы наказать за смелость, которую я проявила, продемонстрировав свое отвращение к тебе перед твоими рабами, позволь мне заметить: я сожалею, что не сказала больше.

Чем дольше она говорила, тем свирепее становился его взгляд.