Лунная магия

Когда я выслеживал Озокана и его приверженцев, я искал смерти. Поражённый известиями, привезёнными Майлин из Ырджара, я впал во временное безумие. Но в каждом человека, по крайней мере, в моей породе, сидит упорное сопротивление концу существования. И теперь крохотный клочок надежды послужил оплотом моему духу. Альтернатива, внушённая мне Майлин, предоставляла некоторые возможности. Обрядившись в тело Тэсса, я действительно мог вернуться в Ырджар. У Торговцев на планете имеется консул. Я видел его, когда «Лидис» приземлился здесь. Я мог пойти к Прайдо Алсею, рассказать ему всё и просить его известить капитана Фосса. Проще простого составить такое сообщение, какое мог послать только Крип Борланд, и тем самым удостоверить свою личность. Затем, когда вернётся моё собственное тело, последует новое переключение, и я по-настоящему стану самим собой.

Конечно, на этом трудном пути множество препятствий и ловушек. И какие-то из этих ловушек, может быть, лежали прямо перед нами. Я постарался сдвинуться, поднять отяжелевшую голову, чтобы взглянуть на переднее сидение, но ничего не вышло, и я лежал, страдающий, слабый, встревоженный своим состоянием.

Только теперь я начал осознавать, что Майлин не просто направляет казов вниз по дороге: вокруг неё вилась аура, исходящая из мозга, посыл энергии. Я лежал так, что мне видел был её профиль, суровый и неподвижный. Волосы были не уложены затейливыми локонами, как при нашей первой встрече, а подняты вверх и слабо связаны, как серебряный шлем. Не было и арабеска из серебра и рубина на лбу. Глаза её были полузакрыты, веки опущены, она словно смотрела внутрь себя. Однако в лице женщины Тэсса был такой свет, что я даже опешил. То ли свет падал на её прекрасную кожу, то ли это был внутренний свет — отражение хранившейся там силы. Сначала я видел в Тэсса человека, но теперь она казалась мне более чужой, чем животные, с которыми делил я жизнь и сражения в эти последние дни.

«Принять предосторожности», так она это назвала. Я бы сказал: «Вооружиться». Я опустил тяжёлую голову и больше не видел Майлин, но осознание её, как она сидит, что Делает, было во мне, как будто я по-прежнему наблюдал за ней.

Пока фургон громыхал по дороге, к нам пришло новое ощущение — нечто вроде предупреждения, как если бы некий разведчик с отдалённого холма отгонял нас, и так как мы не послушались этого предупреждения, беспокойство возрастало, и в мозгу появилась тень предчувствия, становившаяся всё чернее. Может, это был кто-то из защитников Долины, я не знал. Но, по-видимому, на Майлин это не произвело какого-либо эффекта и не отклонило её с пути.

Моя усталость всё увеличивалась. Временами я сознавал, где я и что со мной, а потом продолжал кружить в пустоте небытия, результатом чего я получил страшное головокружение, и даже не мог сказать, был ли реальным туман, заволакивающий мои глаза, когда я пытался рассмотреть какую-то часть фургона, или туман пришёл как порождение моей невероятной слабости.

Путь казался бесконечным. Время исчезло, вернее, его нельзя было измерить. Я был потерянным, словно лежал на челноке, снующем туда и сюда и ткавшем будущее, которое ускользало от меня.

Воздух дрожал и бился вокруг — может, от качания челнока, который нёс меня? Нет, это была пульсация, прерываемая ритмом, который удерживал меня в фургоне. Затем я услышал звук, составлявший часть этого биения, — наверное, песню. Звук исходил не от Майлин, а поднимался из Долины, и он становился громче с каждым шагом казов.

Это странное биение звуков делало меня сильнее, будто в моё вялое тело вливалась жизненная сила, ушедшая с тех пор, как нож Озокана искал моей смерти. Я лежал и чувствовал, как сила входит в меня. Правда, что-то снова отходило, отказывалось, но то, что оставалось, бодрило меня. Теперь я уже не просто угрюмо цеплялся за жизнь, я был способен думать о чём-то, помимо собственного тела.

Я ещё раз приподнялся и взглянул на Майлин. Она откинула голову и протянула руки перед собой, держа жезл между ладонями. Он кружился, разбрасывая серебряные искры, которые падали ей на голову и грудь, незаметно исчезая. И она пела песню — не ту, что до сих пор витала в воздухе, но высокую и нежную, и звуки её неудержимо притягивали меня.

Я кое-как опёрся передними лапами о пол, и мне удалось встать. Теперь мои глаза оказались на уровне сидения Майлин. Я бросил взгляд наружу: ещё стояла ночь или очень ранее утро. Луна уже не сияла. Впереди внизу виднелся другой свет, но не оранжевый свет пожаров, а голубые отблески ламп, подобных лунному шару Майлин, только они не были зафиксированы, а качались, как мощные фонари. Как раз из этого освещённого места поднималось пение, становясь всё сильнее и глубже. Я подтянулся дальше, пока не поднял, несмотря на боль, одну переднюю лапу на сидение и положил на неё голову. Майлин не обратила на меня внимания, она была поглощена пением.