Лунная миля

— Кстати, об оружии. Ты действительно выкинул свой пистолет в реку Чарльз?

— Действительно.

— Нехорошо загрязнять реки.

Я кивнул.

— Я всегда аккуратно сортирую мусор. Поэтому имею право на мелкие экологические грешки.

Она сжала мою руку, и я на секунду прижал ее голову к своей груди. Второй рукой я придерживал сидящую у меня на плечах дочь.

— Мусорить нехорошо, — сказала Габби и свесила вниз голову, заглядывая мне в глаза.

— Да, нехорошо.

— А почему тогда ты мусорил?

— Иногда, — сказал я, — люди совершают ошибки.

Должно быть, этот ответ ее удовлетворил, потому что ее голова вернулась в исходное положение. Габби снова принялась играть с моими волосами.

— Так что там произошло? — спросила Энджи.

— После нашего с тобой разговора? Да ничего.

— Где Аманда?

— Ни малейшей идеи.

— Блин, — сказала она. — Ты рискуешь жизнью, чтобы ее найти, а потом берешь и отпускаешь?

— Типа того.

— Хреновый из тебя сыщик.

— Бывший сыщик, — сказал я. — Бывший.

По дороге из аэропорта Энджи и Габби подкалывали Буббу за флирт с продавщицей. Как выяснилось, ее звали Анита и она была родом из Эквадора. Жила в Восточном Бостоне с двумя детьми, без мужа, но с собакой. И еще с матерью.

— Стремно это, — сказал я.

— Ну, не знаю, — сказал Бубба. — Эквадорские старухи офигительно готовят.

— Уже строишь планы насчет ужина с родителями? — поинтересовалась Энджи. — Ну ты даешь. Имя первенцу уже выбрал?

Габби взвизгнула от восторга:

— Дядя Бубба женится!

— Дядя Бубба не женится. Дядя Бубба просто телефончик стрельнул.

Энджи сказала:

— Габби, будет тебе с кем в прятки играть…

— Я детей заводить не собираюсь, — перебил ее Бубба.

— …и в куклы.

— Сколько раз мне повторять, что я…

— А можно я буду ее нянчить? — спросила Габби.

— Можно она будет ее нянчить? — обратилась Энджи к Буббе. — Конечно, когда подрастет?

Бубба поймал в зеркале заднего вида мой взгляд:

— Скажи им, пусть заткнутся.

— А толку-то? — сказал я. — Ты что, их не знаешь?

Мы вынырнули из туннеля Теда Уильямса на Девяносто третье шоссе и поехали на юг.

— Тили-тили тесто, — запела Энджи.

— Жених и невеста, — подхватила Габби.

— Слушай, окажи мне услугу, — попросил Бубба. — Пристрели меня, а? Пистолет я тебе дам.

— Не вопрос, — ответил я. — Давай пушку.

Вырвавшись из темноты туннеля, мы влились в вечерний поток машин и покатили вперед. Энджи с Габби продолжали распевать. Дорога была почти пустой. Ничего удивительного для сочельника: большинство нормальных людей в этот день свалили с работы пораньше, а то и вовсе остались дома. Оловянного цвета небо у горизонта подернулось красноватой дымкой. Шел негустой снег, таявший едва успев долететь до земли. Моя дочь снова взвизгнула. Мы с Буббой поморщились — звук был не из приятных. Высокий и пронзительный, он оставлял ощущение насыпанного в уши толченого стекла. Как бы я ни любил свою дочь, никогда не смогу полюбить ее визг.

А может, и смогу.

А может, уже полюбил.

Двигаясь на юг по Девяносто третьему шоссе, я внезапно осознал, что люблю вещи, которые причиняют мне неудобства. Вещи, которые тяжким грузом ложатся на сердце. Я люблю вещи, которые нельзя ломать, потому что их уже никогда не починишь. Вещи, которые нельзя терять, потому что их нечем заменить.

Я люблю свое бремя.

Впервые в жизни я испытал жалость к своему отцу. Чувство было настолько странным, что я на секунду позволил машине скользнуть на разделительную полосу. Моему отцу никогда не везло. Его злоба, ненависть и всепоглощающий эгоизм, причины возникновения которых даже сегодня, спустя двадцать пять лет после его смерти, я так и не понял, лишили его семьи. Если бы я, как Габби, заверещал на заднем сиденье машины, отец отвесил бы мне оплеуху. Потом подумал бы и отвесил вторую. Или остановил бы машину у обочины и отлупил бы меня более основательно. Точно так же он обходился и с моей сестрой. А когда нас не было поблизости, срывал зло на нашей матери. Из-за этого он умер в одиночестве. Своим поведением он раньше времени свел мать в могилу. Когда выяснилось, что он неизлечимо болен, сестра отказалась вернуться в Бостон. В смертный час он протянул мне с койки руку, а я позволил ей, дав чуть повисеть в воздухе, упасть на простыню. И просто смотрел, как его зрачки превращаются в холодный мрамор.

Мой отец никогда не любил свое бремя. Мой отец никогда и ничего не любил.

Я — глубоко несовершенный человек, который любит глубоко несовершенную женщину. Вместе мы произвели на свет прекрасного ребенка, который, как я подозреваю, никогда не научится закрывать рот. И будет постоянно что-то говорить. Или визжать. Мой лучший друг — психопат, на котором грехов больше, чем на некоторых преступных группировках или политических режимах. Тем не менее…