Лунная походка

Наше место в кино, где про урожай с улыбающимся Крючковым, наше место в первых рядах на празднике в честь урожая, и это для нас пастух и пастушка пляшут на сцене. Мы толкаемся в перерыве у буфета, зыркая по сторонам в поисках переодетой пастушки. Боже мой, да вот же она – разливает пиво по кружкам, и нам весело до бесконечности, мы – хозяева жизни, пусть лишь в этом крутящемся фильме. Это ничего, что уже стучат каблуки налоговой полиции по ступеням, мы еще кружимся под музыку Дунаевского, мы еще мурлыкаем песенку из «Пятнадцатилетнего капитана» и все едем и едем по аллее с гирляндами, это ничего, что все оборвется, ты откроешь глаза и с удивленьем увидишь облезлые обои, на столе среди мусора – счета и повестки. Но это все потом, а пока мы смеемся и хлопаем друг друга по плечу – ну, как оно, ничего, все нормально? Всё слава Богу. Вот только окно. О, окно!

Эликсир жизни

Под фонарями снег кажется голубым. Ты стоишь как дурак и не знаешь, куда идти. На тебя оборачиваются бегущие куда-то прохожие. Ты похож на сумасшедшего, не ведающего, как сойти с этого поезда и куда податься, когда спускаешься по заснеженным ступеням, а вдалеке город манит своими девятиэтажками. Там в подвале гонят по медным трубкам эликсир жизни, столь необходимый, особенно спозаранку. Стучат двери, хлещет вода в умывальнике. А матросы со своими кралями глядят пьяно и равнодушно с полотна местной знаменитости. Соболя, бобры, тройки; аховые барышни в пролетках с медвежьей полостью, обгоняя друг друга, хохочут на поворотах, торопятся то ли в театр, то ли в цирк, то ли в ресторацию. Под голубыми, сзелена, небесами с зимней радугой в трескучий морозец.

На картинах Кустодиева вы не встретите бобыля со штофом или кочегара с руками до полу. Там всё, изволите знать, самоценно и поглощено игрой в разудалую. Приятные мужчины, приятные женщины, приятно посмотреть. Вообще человечеству свойственно самолюбование, а что еще прикажете делать? Уж не травиться ли Кафкой?! Ни в коем разе. Долой Кафку, да здравствует Бианки! Чей-то лозунг возник из декораций. Страшно читать, что делали со священниками большевики. Ну, так не читай. Вот неутешный Шекспир, вот вечно жизни полный, сами понимаете, кто. Кто-кто, Пушкин, что ли? Ну, а кто еще-то? Так весело растоптанный Писаревым. Перед тем, как самому утопнуть в Балтийском заливе. Вот времечко-то было! И чего только там ни выкаблучивали Бердяев, скажем, или Пруст. Марсель который? Ну, а какой еще, не говоря уже про Азольского. А чем тебе этот-то насолил? Напротив. На какое-то время все эти Босхи и Мунки с неразлучными этими парочками Гоген-Ван Гог, Верлен-Рембо как-то отошли. Больное, воспаленное, требующее хирургического вмешательства сознание – весь этот мусоропровод с мусоросборником. Этот голубой вагон идет-качается по направлению к разрушенному мосту…

Там, в подвалах манящих девятиэтажек, где снуют рабочие в грязных спецовках, кидающие в чан упаковки мировой культуры, бродит, бурлит запашистый настой. Больше одного пузырька в руки не давать! А вас, девушка, тут не стояло! Ну, что ты кричишь, как белый медведь в теплую ночь? Не тебе ли я там, за матрасами, сказки читала? Пойдет направо – песнь заводит, налево – сказки говорит… А вы в Нострадамуса верите? А то! А Бен Ладена поймают? Тут двух мнений быть не может. И предстоит нам нелегкий бой, а… Подумать страшно. А ты вот и не думай. Учись, пока не поздно. Так как же насчет центра мира? А куда ему деваться-то? Где был, там и есть. Где-где? Я, чай, в городской слободе. Точнее – везде. Тут вышла какая-то никакая. Получается, что мы все бревно тащили, а ты на нем висишь. На бревне то есть? Ну, что-то вроде этого. Получается, что ничего не получается и все эти прожигатели жизни нас за нос водят. Во-во, вроде того.