Лунная радуга

Пока Болл возился над чем-то у контрольного пульта бункерной автоматики, я потрошил ящики столов. На столах росли кипы бумаги: техническая документация, таблицы химанализов, графики, схемы… В поисках вахтенного журнала я обшарил все закоулки. Нашел его у себя под ногами. Он лежал под резиновым ковриком, мокрый, растоптанный. Морская вода превратила страницы в липкую, синеватую кашицу. Досадно. Оставалось лишь швырнуть его на решетку обогревателя.

На столе Пашича среди справочников по стратиграфии донных осадков под руки попался небольшой сверток. Развернул бумагу. Какой-то оплавленный комочек прозрачной пластмассы… Повертев его между пальцами, хотел бросить в сторону. Но почему-то передумал и скорее машинально, чем сознательно, сунул в карман.

Тетради Пашича убедили меня, что их хозяин – многосторонне развитый, опытный, знающий свое дело подводник. Морской геолог по профессии, он не ограничивался рамками своей специальности. Великолепные зарисовки и описания глубоководной фауны, оригинальные проекты подводных химических заводов, размышления о дальнейшем массовом вторжении людей в океан. На мой взгляд, рукописи Пашича содержали в себе много интересного, дельного. Но к сожалению, не содержали ничего такого, что прямо или косвенно объясняло бы странное исчезновение автора.

Я встал из-за стола и подошел к продолговатому овалу акварина – салонному иллюминатору с прочным трехслойным стеклом. Запотевшая поверхность акварина еще не успела обсохнуть. На затуманенном стекле пальцем вывожу какие-то буквы. Получается: «Пашич». Одним взмахом ладони стираю надпись. Остается след в виде широкой запятой. Похоже на знак вопроса… Возвращаюсь к столу и окликаю Болла. Мы склоняемся над схемой внутренней планировки станции.

– Придется обшарить центральный бункер сверху донизу. Если не найдем, обследуем шесть боковых. Я предлагаю разбить сектор поиска на два участка: вот этот – для меня, этот – для вас. Встретимся у входа в бункер атомного реактора.

– Да, – соглашается Болл. – Бункер реактора я беру на себя.

Через два с половиной часа мы вернулись в салон. Мокрые, измученные, голодные. Ничего не нашли. Пар из горловины супового термоса напомнил о еде. Некоторое время молча смакуем горячий крепкий бульон.

«Пойди туда – не знаю куда…» Что ж, надо искать за пределами станции. Завтра придется лезть в воду. Мне, конечно.

– Значит, он не вернулся оттуда, – кивает Болл в сторону акварина.

– Гм…

– Что вы сказали?

– Я сказал «гм». Перевести на английский?

– Не стоит, я все хорошо понимаю.

– У вас преимущество. Теперь не забывайте пользоваться им как можно чаще.

И вообще, поиски Пашича в основном надо брать на себя. Боллу хватит возни с агрегатами станции.

– Вы загадочный человек, мистер Соболев. Я никак не могу научиться заранее предугадывать ваши ответы.

– От этого вы только выигрываете, мистер Болл. Иначе нам просто было бы скучно вдвоем.

Как быть, если мы не найдем Пашича в окрестностях станции? Океан имеет характерную склонность не отдавать обратно всего того, что однажды принял в свою утробу. Лично мне успешный исход подводных поисков представляется маловероятным. Особенно если учесть, что до сих пор так и не нашли Атлантиду…

– Где вы, дьявол возьми, усвоили эту манеру?! – раздраженно говорит Болл. – Я понимаю, у вас дурное настроение, но при чем здесь я?

Его раздражает неопределенность наших взаимоотношений. Меня тоже. Но в этом он сам виноват. Может быть, напомнить ему, как тщательно скрывал он от меня болезнь Дюмона?.. Нет, пожалуй, не стоит.

– Вы правы, – ответил я. – Вы действительно ни при чем. Извините.

В конце концов, он выполнял распоряжение Дуговского.

Вахтенный журнал подсох настолько, что я рискнул отделить две слипшиеся страницы. Журнал открылся в том месте, где была заложена нейлоновая прокладка. Здесь кончалась последняя запись. Прочесть – увы! – ничего невозможно. Хотя…

Я включил настольную лампу. При ярком свете слабенький отпечаток на подкладке стал более заметен. Одно слово проступает довольно четко. Разбираю его по буквам через зеркало. Получается: «anfragen». В переводе с немецкого – «запросить».

– Скажите, Болл, на каком язык велся этот журнал?

– Насколько я знаю, немецкий – единственный язык, на котором Дюмон и Пашич могли бы общаться с полнейшим взаимопониманием. Но Пашич – он получил образование в Москве – в совершенстве владеет также и русским… Вы как будто что-то нашли?

– Еще не знаю. – Я приладил зеркало и вооружился лупой. – А где получили образование вы, мистер Болл?

– Филадельфия – политехнический. Затем Мельбурн – школа гидрокомбистов.

– Ни разу не был в Австралии. Жаль…

– Туристский континент, мистер Соболев. Кенгуру, бумеранги… Я охотней побывал бы в России.

– Клюква, белые медведи, квас?

– О нет, не надо иронии. Я знаком с вашей страной не только по Достоевскому.

«…запросить агентство… атер… га… – записываю то, что удалось разобрать, – …могу поверить… других».

Вот и все. Остальной текст безнадежен.