Лунная радуга

Взяв себя в руки, я вытряхнул на ладонь из коробки две крошечные пилюли. Положил на язык, огляделся. Над панелью с датчиками температуры, давления, влажности воздуха – картина. «Царевна Лебедь» Врубеля. Рамка укреплена прямо на жалюзи динамиков переговорного устройства.

Стол, два стула, диван, на котором я сижу, дверцы встроенного в стену шкафа, настольная лампа – вот и вся небогатая обстановка. Чисто, запах хорошего одеколона. Свет от лампы падает на серую обложку толстой книги. Том монографии Геккеля «Радиолярии». Из-под обложки выглядывает ручка перочинного ножа.

Мне известно, что в шкафу нет ничего, кроме добытых Пашичем образцов горных пород и минералов. Я открыл полированные дверцы. Среди образцов я увидел то, что хотел: белый кусок известняка-ракушечника. Известняк мягкий, пачкает руки. Куском такой породы можно писать на чем угодно и все что угодно.

Раздается щелчок. Динамики… Я положил образцы на место, отряхнул руки.

– Вы еще не спите, Грэг? – спрашивает голос Болла.

– Нет. Но уже проглотил две пилюли снотворного.

Уменьшив яркость настольной лампы, я лег на спину и заложил руки под голову.

– Я хотел бы поговорить… – В голосе Болла раскаяние.

– Валяйте, – откликнулся я. Меня одолевала тяжкая дрема, я знал, что скоро усну.

– Дело в том, что я… – он запнулся, – виноват перед вами…

– Довольно, Свен, – перебил я. – Мне все понятно. Вы догадались прочесть надпись наоборот – получается «Лотта»… Вы тут же вспомнили бредни Дюмона, но не решились сообщить мне о своем открытии. Откуда вам было знать, что Дуговский рассказал мне об этом. Ну что ж, лучше поздно, чем… Ладно. Теперь слушайте меня внимательно. Вы уже знаете, что я прочел таинственное слово, но вы не знаете другого: три-четыре часа назад на понтоне этой надписи не было.

– Как вы сказали?!

– Не было! – повторил я с ударением. – Если предположить, что надпись сделал не я, то… Сами понимаете, чем это пахнет. И оставьте меня на сегодня. Мне нужно выспаться. А вот ружья… ружья мы с вами бросили, пожалуй, зря.

Я действительно сразу уснул. Не слышал ни слова из того, что ответил Болл.

* * *

…Сначала был мрак. Просто мрак и ничего больше. Потом возникли струи голубого огня. Струи расплывались, бледнели, осветляя пространство. Головокружительная беспредельность, насыщенная переменчивым блеском далеких миров и еще наполненная чем-то более сложным и емким. Наполненная пристальным взглядом двух человеческих глаз. Девичьих глаз… «Лотта!» – хотел прошептать ошеломленный странник, который уже потерял себя в этом преогромном пространстве. Но нечем было шептать, не было губ. Была только Мысль.

– Лотта!.. – прошептала Мысль.

– Лотта-а-а… – повторило эхо космический шепот.

– Ты узнал меня, странник? – спросили глаза.

– Я узнал бы тебя среди миллиардов! – ответила Мысль, и где-то обрушилась лавина грохота.

Тогда проступил бледный овал девичьего лица. Мысль напряглась, жадно вглядывалась в это лицо, полупрозрачное, словно мираж, и, может быть, не существующее вовсе, но такое нужное, необходимое той капельке еще живого, теплого, что оставалось среди руин давно утраченных надежд.

– Я – сон, я лишь мечта о несбыточном, – сказали губы, жемчужно-бледные, чуть тронутые сожалеющей улыбкой.

– Я знаю, – ответила Мысль и закружилась в водовороте отчаяния. – Поэтому я не хочу просыпаться! Пусть этот сон длится вечность…

– Вечности нет! – загрохотало пространство, внезапно загораясь огнем. – Вечность кончается там, где умирает Мысль!

Вздрогнула девушка-тень. И, повернувшись, молча пошла туда, где на фоне кровавого зарева вырисовывались контуры гигантского спрута. Дрогнула Мысль и потекла, заструилась вдогонку.

Бронзовый спрут улыбнулся холодной, понимающей улыбкой. Его тяжелые щупальца подползли и обвили девушку-тень.

– Шарик есть, – раскатами прогремел бронзовый голос. – Шарика нет!

Щупальца разомкнулись и с металлическим лязгом опали. Девушка-тень исчезла.

Мысль разразилась отчаянным криком:

– Отдай!

– …ай!.. ай!.. ай!.. – испуганно вскрикнуло эхо.

Десятирукий гигант снисходительно рассмеялся:

– Зачем тебе это? Она принадлежит мне, тебе принадлежат воспоминания.

– Кто ты? – спросила Мысль, присмирев от горя и страха.

– Время, – ответил бронзовый голос. – И я не умею возвращать.

Мысль не сказала больше ни слова. Проклятый идол был прав.

Над горизонтом поднималось белое солнце. Бронзовый спрут спокойно взглянул на пылающий шар, из его огромных неподвижных глаз выкатилась большая прозрачная капля. Потом еще одна и еще. Капли падали, выбивая мелодичную дробь. Тинь-тань.

* * *

Я проснулся весь в холодной испарине. Опустил ноги с дивана, сел. В динамиках переговорного устройства жалобно пищит морзянка. Минуту я озадаченно смотрел на Царевну Лебедь, пытаясь разобраться в хаосе коротких и длинных сигналов. Передача велась неумело, в замедленном темпе, как будто на ключе работает новичок, выстукивая нечто совершенно бессмысленное.

Я вышел в тамбур и толкнул дверь в соседнюю каюту. Оглядел помещение, направился в салон.