Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты

За двенадцать часов он сумел одолеть не больше восьми километров. Несколько раз мучился болью в “электрических тупиках”, когда забредал в слишком узкие промежутки между буграми, возвращался и снова искал безопасные “коридоры”, оставляя рейд–пунктир только там, где боли не чувствовал. На восьмом километре пережил поучительно неприятный момент: прыгнув через какую–то ерундовую трещину, сослепу угодил в кучу камней, и они покатились лавиной, которая вызвала слабое сотрясение грунта, а сотрясение, в свою очередь, вызвало на ближайшем бугре вспышку такого мощного электроразряда, что минуту глаза не видели ничего, кроме сумятицы радужных пятен. Едва эти пятна растаяли, он увидел себя в окружении шаровых молний, и пришлось проявить спортивную резвость, чтобы итог игры с опасными шариками в “кто кого перегонит” был в его пользу. Потом он нашел просторную чашеобразную яму и долго в ней отдыхал. Электричеством здесь и не пахло, глазам ничего не мешало, но голова болела. Голова у него разболелась просто от голода и усталости, дальше идти с такой головой не было смысла. Яма была идеально круглая и очень большая (метеоритного, видимо, происхождения), он добросовестно ее обследовал и вызвал катер…

Итогами его работы специалисты группы “Мангуст” остались довольны. Рейд–пунктир позволил им беспрепятственно протащить на этот участок массу всевозможной аппаратуры и в конце концов получить точную информацию об электрических свойствах всего Плоскогорья. Коварным буграм зачем–то присвоили его имя: куполовидные бугры стали называть “нортонами”, продолговатые — “нортвенами”, и каждый бугор Плоскогорья получил свой номер, словно это был уже планетный инвентарь. Встреч с “мангустадорами” он избегал, потому что при этом всегда было много тягостных сантиментов, и спецы разного профиля по–разному пытались ему объяснить “энергетический механизм” Плоскогорья. Восхищались, какие замечательные конденсаторы эти нортвены и какая у них уникальная кристаллическая структура, поясняли, как они накапливают энергию в вечернее время меркурианских суток, и как разряжаются утром, и как сложно участвуют в этом все виды излучений Солнца и плазмы его Короны и даже слабая атмосфера Меркурия, насыщенная атомами испарившихся металлов; а кое–кто из спецов делился мыслями о проектах унификации даровой энергии в промышленных целях, считая, что созданные самой природой “планетарные электростанции” гораздо совершеннее построенных людьми гелио–энергетических комплексов. Он не сомневался, что все это важно в научно–технической перспективе, но это было уже не его дело. В то время он искренне полагал, что это его уже не касается. Ему вполне доставало других забот. И он совершенно рассвирепел, когда узнал, что Плоскогорье убило еще трех человек. Год спустя администрация вновь объявила территорию Плоскогорья и два других участка подобного типа “зонами утренней, дневной и ночной недоступности”, распорядилась законсервировать рудник “Нежданный”, срочно эвакуировала людей и запретила там все методы разведки, кроме дистанционно–технических. Крутой поворот в отношениях к Плоскогорью он воспринял довольно–таки равнодушно. Но когда узнал о причине спешно принятых мер, по–настоящему испугался. Данные статистики космического сектора здравоохранения свидетельствовали: у большинства разведчиков Плоскогорья рождались мертвые дети. Первое подозрение пало на какие–то малоизученные комбинации электрочастот, но это уже детали. Такого отчаянного испуга, как тогда, он ни разу в жизни не испытывал. До сих пор ощущение этого сидит в нем ледяной занозой…

БЫТ ВО ЛЖИ

Над бассейном, бесшумно помахивая крыльями, пролетела ночная птица. Нортон проводил ее взглядом и заодно осмотрел небо — нет ли где летучих мышей. Промелькнула еще одна птица, но перепончатокрылых не было. Он остался сидеть. Он обсох, и плавать уже не хотелось; сидеть ему было уютно. Задрав голову и пошевеливая ногами в воде, он долго смотрел на луну. Хотя понимал, что это рискованно. Моргнуть не успеешь, как снова провалишься в изнурительный полусон… Понимал и смотрел.