Лунная радуга. Этажи<br />(Повести)

Лиля тоже выпила все вино. Потом она придвинулась ко мне и насмешливо спросила:

— А я?

Теперь я снова различал пудру на ее лице, комочки туши на ресницах, но впечатление, что она моя ровесница, не проходило. Никакая она не королева!

— Ты нравишься мне, — сказал я.

Лиля отпрянула назад.

— Я польщена.

И вдруг сделалась розовой и даже смущенной. Этого, признаться, я не ожидал. Мы смотрели друг на друга с таким удивлением, будто виделись впервые.

Я взял со стола бутылку, стал разливать вино в рюмки. Оно бежало темной густой струйкой. И струйка изгибалась от края к краю и, наконец, выскользнула за пределы рюмки. И тогда я понял, что рука у меня дрожит. И Лиля поняла это. К ней вернулся прежний цвет лица. Она улыбалась. Я поставил бутылку. И обнял Лилю. И она потянулась ко мне, словно давно ждала этих объятий.

…Лиля выключила свет. С дивана я видел узкую шкалу приемника. Она мерцала маняще, загадочно. Негромко играла музыка. Я спросил:

— Ты любишь меня?

— Глупый, — сказала Лиля. — Давно… Но поняла это только в Ленинграде.

— Ленинград — хороший город… — сказал я.

— Я глупая, — самокритично заметила Лиля.

— Ну и пусть. Ты красивая…

Музыка заполняла комнату. Тихая, нежная…

Лиля сказала:

— Я люблю слушать музыку и читать хорошую прозу. Мне кажется, что когда-нибудь писатели будут писать прозу для музыки. Представь, мы с тобой в Ленинграде, в концертном зале. На красивой бумаге, красивым шрифтом напечатан рассказ или поэма в прозе.

— Почему в прозе?

— Я не люблю стихи. Слушай дальше… Мы сидим в удобных креслах, читаем текст…

— Официанты разносят пиво, — мечтательно замечаю я.

— Не перебивай… Музыка звучит вначале громко. Потом она стихает. На первое место выступает литературный текст. В какой-то момент свет начинает гаснуть. Он делается таким слабым, что читать дальше становится невозможно. Это значит, пришла пора музыки. Можно закрыть глаза и сидеть просто слушать… Улавливаешь?

— Улавливаю, — сказал я. — Ты пахнешь земляникой.

Пирамида Хеопса

Лиля с сожалением опустила топор и, тряхнув головой, сказала:

— Пирамиду Хеопса этот старичок не осилит…

— Я пойду в автопарк, — сказал я. — Мы вставим ему зубы.

Прохладный апрельский вечер белесым туманом подступал к самому сараю. И казалось, что сарай стоит на краю кручи, что дальше пропасть, заполненная облаками. Очертания дома, различимые справа, метрах в пятнадцати, были совсем робкими. И желтые окна висели над землей, словно парашюты.

Крутая горка пиленых дров доходила чуть ли не до крыши сарая. Она была темнее, чем все остальное. И от этого лицо и волосы Лили казались особенно светлыми. Она стояла в кожаной куртке и в брюках. Ни шапки, ни платка на голове. Она зря остригла волосы в Ленинграде. Короткая прическа делала ее старше.

— Не нужно идти в автопарк, — сказала она. — Я возьму топор у соседей.

Ушла в туман. А я присел на чурбак. И куча дров сделалась еще больше. Она и в самом деле напоминала пирамиду. Конечно, маленькую. Такую не нужно строить двадцать лет. И каждые три месяца менять по сто тысяч рабочих. Но все же это была пирамида. Древняя геометрическая фигура. И я подумал, что чудес света знают семь: пирамида Хеопса, сады Семирамиды, храм Артемиды Эфесской, статуя Зевса Олимпийского, Галикарнасский мавзолей, колосс Родосский и Александрийский маяк. Будет ли восьмое чудо света? А может, оно уже есть.

И восьмое и девятое… А узнают люди об этом лет через сто. Может, нужно время, чтобы без ошибки определить, что чудо, а что нет… Жаль, человеку отпущено мало лет. А что было бы, если бы люди жили лет по триста? Наверное, не пришлось бы сейчас колоть дрова. Значит, природа где-то промахнулась, если человек должен умирать именно в том возрасте, когда он чему-то научился…

А как же с чудом?

— Вот, — сказала Лиля.

Колун, ухнув, вонзился в дерево. Чурбак, словно разинув рот, разделился на две белые половинки.

— Клюнула я его, — сказала Лиля.

Она подала колун. Добротный, тяжелый, с хорошо набитой длинной ручкой.

Дрова пахли сосной. И ноздри Лили раздувались, когда она вдыхала этот запах, таская колотые дрова. Она складывала их в сарай. Снова приходила ко мне. Я махал колуном до боли в пояснице…

— Разогнись… — сказала она. — Вот тебе сигарета. Присядь и отдохни. А то соседи скажут, что я безжалостно эксплуатирую солдатский труд.

— Объясни им, что я колю дрова только потому, что люблю тебя.

— Они и сами это понимают. Но говорить все же будут.

— Нам остается посудачить о соседях. И мы будем квиты.

Она отрицательно покачала головой.

— Судачат от скуки. А мне с тобой не скучно.

Темнело. Туман становился плотнее. И под ногами хрустел ледок. Колун хорошо знал свое дело. Чурбаки трещали…

Человек вышел из тумана. Я увидел его в двух шагах от себя. На нем была такая же кожаная куртка, как и на Лиле. Он спросил:

— Ну что, друзья? Устали? Дайте старику косточки размять.

Донской взял у меня колун. Разрубил чурбачка три-четыре и весело сказал:

— Хорошего понемножку. А теперь пошли… Я накормлю вас варениками с творогом и сметаной. Настоящими украинскими варениками.

— Фирменное блюдо, — сказала Лиля. — Пальчики оближешь…