Лунное золото Революции

Встав между солнцем и эсминцем, Платон выставил перископ. В нарисованном оптикой кружке белого света уместился борт корабля. Дальномер показал, что до него почти 4 кабельтовых. Хорошая дистанция для торпедного залпа, хотя всё еще может обойтись, если у летунов все получится.

Платон Захарович повернул перископ. Линкор с золотым грузом стоял дальше, почти в километре и очень неудобно для дела.

Над ним нависал дирижабль, но не сравнить было мощь стальной громады, ощетинившийся жерлами разного калибра и воздушного судна. По величине они казались примерно одинаковыми, но полужесткий каркас воздушной машины не шел ни в какое сравнение с броней корабля.

Это настолько било в глаза, что Платон вздохнул. Конечно, у дирижабля было чем посоперничать с американским флотом, но здравый смысл тут пасовал перед очевидностью. Сталь против резины… Только американцы и не думали драться.

Над линкором взлетели флажки телеграфа. Корабль желал всем счастливого пути. Издевался, собака…

Стальная громада сдвинулась с места и поползла через глазок перископа.

Дирижабль двинулся следом, на ходу разворачивая под собой какую-то сеть. Платон представил, что все происходит под водой и дирижабль — лодка, с которой рыбак сбрасывает сеть, чтоб ухватить огромного сома. Только сеть, словно зацепившись за что-то не коснулась воды, а осталась висеть под дирижаблем..

Линкор, вдруг, не сбавляя скорости, стал поворачивать, выбрасывая из-под кормы белый бурун.

Отлично! Все получается!

Платон ухмыльнулся. Действует излучение. Действует! Если все свяжется, то линкор сейчас…

Вряд ли кто-то из моряков американского эсминца знал, что такое антенна аппарата Кажинского, но они и не стали гадать зачем это большевики вбросили за борт огромную авоську. Все они знали, что лежит в трюме линкора и откуда взялся этот груз и оттого ничего хорошего от советов не ждали. Вряд ли кому могло прийти в голову, что по этой сетке на палубу посыплются Санта-Клаусы с подарками.

Линкор, увеличивая скорость, менял курс.

На эсминце что-то поняли.

Многоствольные пулеметы стали разворачиваться, направляя хоботы дул на дирижабль. Ждать далее было бессмысленно. Он вспомнил груду металла, в которую превратился «Владимир Ленин», тряхнул головой.

— Не мы первые начали! Первая пошла!

Акваплан вздрогнул, выбросив торпеду.

Он знал, что такую же команду произнесли, по крайней мере, четверо. Эсминцу не жить. Восемь торпед — не шутка, которую может переварить даже такое стальное брюхо.

Слишком много внимания было приковано к небу. Никто из моряков не удосужился посмотреть в море, где, оставляя за собой пенистый след, неслись на встречу с кораблем, начиненные нитроглицерином подводные хищники.

У борта вскипели взрывы. Два, потом еще два. Беззвучно, но грозно, корабль окутался дымом и, заваливаясь на бок, стал погружаться в море. Трагедии гибнущих людей отсюда было не разглядеть, но жалости к ним Платон не испытывал. Знали ведь, что за чужим пришли… Воровать…

Их, конечно, подберут, тех, кому повезет выжить, и проблем с доставкой выживших на Родину не будет. И людей вернут и линкор, что словно игрушка, привязанная за веревочку, развернулся и направился к островку с причальной мачтой.

Там американцы сдадут груз, поднятый со дна — и свободны! Пусть катятся на все четыре стороны!

Хотя, скорее всего они постараются вернуться. Где-то тут ждал своего часа еще один корабль Второй Лунной.

Французская республика. Париж. Июнь 1931 года.

….Уют в комнате создали не европейский, а свой, русский! Все тут выглядело по старому, даже пахло тут настоящей Родиной — полевыми цветами, воском, и медом. Сделать из французской комнаты русскую оказалось не сложно — эмигрантов из России тут жило столько, что при желании можно было достать все, что угодно, кроме вида из окна.

Православный священник и человек под одеялом могли бы напоминать о смерти, но это была бы ошибочная ассоциация. Человек на кровати уютно посапывал, а батюшка сдержанно улыбался.

В головах спящего профессора стоял букет полевых цветов и оплывшая уже свечка. Чуть в стороне сидели на длинной кушетке и креслах трое. Они знали, что ничего не разбудит спящего, но все равно разговаривали шепотом.

— Как все прошло? — негромко спросил князь.

— Вполне удовлетворительно, — потирая руки, отозвался Апполинарий Петрович.

— Он теперь кто?

— Пока не готов сказать. В нем борются две личности. Одна пробивает другую… До его возвращения из САСШ, личности меняли друг друга через сутки, а здесь…

Он вздохнул. Чувствовал вину за то, что сейчас происходит с профессором Кравченко.

— Не представляю, как ему удалось добраться. К тому моменту, как я увидел его, он более всего напоминал пирожное «Наполеон». Слой немца, слой русского…

— И что будет, когда он проснется?

— Посмотрим… Надеюсь личности сольются в одну, или могут сосуществовать в одном сознании.

— Сколько он будет спать, доктор?

Профессор неопределенно пожал плечами.

— Не знаю. Не спрашивайте князь.