Лунные прядильщицы

В дальнем углу, в стороне от двери, лежал мужчина. Его грубую кровать соорудили из какой-то растительно­сти, возможно, папоротника или сухого кустарника. А вообще пусто. Никакой мебели, только грубые куски бревен в другом углу, вероятно, части примитивного пресса для выработки сыра. Пол из утоптанной земли, местами таким тонким слоем, что проглядывает скала. Овечий помет высох и довольно безобиден, но все про­пахло болезнью.

Когда грек толкнул меня внутрь, мужчина на крова­ти поднял голову, и глаза его сощурились на свет. Это легкое движение он проделал с трудом. Болен, очень болен. Чтобы убедиться в этом, совсем не нужно видеть его одежду, окостеневшую от засохшей крови на левой руке и плече. Бледное лицо, заросшее двухдневной ще­тиной, с запавшими щеками. Кожа вокруг подозритель­но ярко блестящих глаз посинела от боли и горячки. На лбу кожа содрана и кровоточит. Волосы слиплись от крови и грязного хлама, на котором он лежит.

А так он молод, темноволос и голубоглаз, как многие критяне, и если бы его помыть, побрить и вылечить, он оказался бы довольно красивым. Четкие нос и рот, крупные, умелые руки и, надо полагать, немало физи­ческой силы. Темно-серые брюки и рубашка, которая некогда была белой. И то, и другое грязное и изодран­ное. Единственное одеяло – сильно истрепанная вет­ровка и какая-то старая «штука» цвета хаки, которая, похоже, принадлежит напавшему на меня типу. Все это больной прижимает к себе, словно замерз.

Он сощурил на меня глаза и сказал, с усилием соби­раясь с мыслями: «Надеюсь, Лэмбис не причинил вам вреда? Вы… кричали?»

Тогда я поняла, почему он, казалось, говорил издале­ка. Его голос, хотя и достаточно спокойный, раздавался с заметным усилием и был слаб. Создавалось впечатле­ние, что он непрочно удерживается за каждую каплю силы, которая у него есть, и при этом тратит ее. Он говорил по-английски. Я сначала просто удивилась, что он говорит на таком хорошем английском, и только потом, с потрясением, подумала, что он же англичанин.

Конечно, это первое, что я сказала. Я все еще только рассматривала его внешность в деталях: кровавые раны, впалые щеки, грязная кровать. «Вы… вы англича­нин!» – глупо сказала я, уставившись на него, и едва почувствовала, что грек, Лэмбис, отпустил мою руку. Машинально я начала тереть ее там, где он держал меня. Будет синяк. Я, запинаясь, сказала: «Но вы ране­ны! Несчастный случай? Что случилось?»

Лэмбис бросился мимо меня и встал возле кровати, как собака, защищающая кость. Продолжает волно­ваться. Может, и перестал быть опасным, но держит в руке нож. Прежде чем больной заговорил, грек бурк­нул: "Это пустяки. Несчастный случай при подъеме в горы. Когда он отдохнет, я помогу ему спуститься в деревню. Нет нужды… "

«Заткнись, ну? – огрызнулся больной по-грече­ски. – И убери нож. Напугал бедного ребенка до полу­смерти. Разве не видишь, что она не имеет никакого отношения к этому делу? Следовало не обращать на нее внимания и дать пройти».

«Она меня увидела. И шла в эту сторону. Она вошла бы сюда и, весьма вероятно, увидела бы… Она бы разбол­тала в деревне».

«Ну а ты сделал это неизбежным. А теперь помолчи и предоставь это мне».

Лэмбис бросил на него взгляд, полувызывающий, полуробкий. Снял руку с ножа, но стоял возле кровати.

Национальность больного и эти переговоры, хотя и на греческом, полностью успокоили меня. Но я этого не показала. Чисто инстинктивно я решила, для собственной безопасности, что нет существенной нужды выда­вать мое знание языка… Из всего, на что я наткнулась, я бы предпочла как можно быстрее выбраться, и казалось, что, чем меньше я узнаю об «этом деле», чем бы оно ни было, тем вероятнее, что они дадут мне мирно про­должать путь.

«Простите. – Глаза англичанина вернулись ко мне. – Лэмбису не следовало так пугать вас. Я… у нас был несчастный случай, как он сказал, и он немного потрясен. Ваша рука… он сделал вам больно?»

«Все в порядке, право… Ну а что с вами? Что-то очень плохое? – Очень странный несчастный случай. Заста­вил так напасть на меня. Но ведь естественно показать любопытство и заботу. – Что случилось?»

«Меня застиг камнепад. Лэмбис думает, что выше в горах кто-то по неосторожности спустил лавину. Он поклялся, что слышал женские голоса. Мы кричали, но никто не спустился».

«Понимаю. – Я также увидела быстрый взгляд удив­ления Лэмбиса, прежде чем он снова опустил мрачные карие глаза. Экспромтом это была неплохая ложь чело­века, у которого в голове откровенно не так ясно, как ему хотелось бы. – Но это не я. Я только сегодня прибыла в Агиос Георгиос, и еще не…»

«Агиос Георгиос? – Блеск в глазах уже объяснялся не только лихорадкой. – Вы поднимались оттуда?»

«Да, от моста».

«Тропинка есть везде?»

«Не совсем. Я шла по ущелью и сошла с тропинки у ручья. Я…»

«Тропинка ведет прямо сюда? К хижине?» – пронзи­тельно спросил Лэмбис.

«Нет. Говорю же, сошла с нее. Но, в любом случае, это место изрезано тропинками – овечьими тропами. Стоит подняться по ущелью, они идут во все стороны. Я оставалась у воды».

«Тогда это не единственный путь в деревню?»