Лунный бархат

– Женечка, ты… о, прости меня! Прости меня! Это я виновата! Я ошиблась! Мне показалось! – Лиза прижала руки к груди, пытаясь успокоить боль, кусала губы, ломала пальцы. Смотреть на нее было нестерпимо. – Мне надо было как-то объяснить тебе… не отпускать тебя, но я никогда не умела… О, Женечка, я – такой дрянной наставник!

– Лиза, – сказал Женя хрипло, – ну, перестань. Я же тебя просил, да?

– Ты меня просил, а они? Просили тебя, да? Девочка, юноши? Женечка, так же нельзя, это же тени… это – боль и чувство неправильности, и это не пускает на Свет. Они же страдают на чужой стезе. Разве ты не чувствуешь сам?

Женя задумался. Рассеянно кивнул.

– Да. Чувствую.

– Отпусти их, сожги тела, проткни серебром, но… Ты любишь. Ты этого не сделаешь. И я не сделаю. О, я преступница!

Лиза ломала обледеневшую веточку, веточка хрустела в ледяных пальцах. Слезы медленно текли из ее глаз, схватывались стеклянными подтеками, падали с хрупким треском, ее лицо покрылось ледяной коркой – и глаза были как черные проруби. Женя отворачивался, чтобы не видеть стеклянных Лизиных щек, но видел их внутренним зрением – и острый лед резал до крови. Лиза всхлипнула, как девочка, и уронила обломок ветки.

– Они что, выгнали тебя? – спросил Женя, и уже договорив, сообразил, что сказал глупость.

– Если бы выгнали! О, какие ты говоришь пустяки! Нет, конечно, нет – но я все время чувствую вину. Скверная, скверная девчонка! А не играй с чужой судьбой, негодница! Поделом мне…

Женя тронул ее руку.

– Ты же можешь… все поправить, да?

– Убить вас? Отпустить? – Лиза тяжело покачала головой. – Нет. Не могу.

– Почему?

– Дурачок! Я люблю! Я люблю тебя – создание свое, дитя во Мраке! Люблю твою душу – не могу от пустить ее туда… сил нет. Ревную к Вечности и хочу бытия твоего – здесь! Даже для твоего блага – не могу! Низкая, низкая девка!

Лиза разрыдалась. Женя обнял ее, неловко и бережно – и она плакала у него на плече, прожигая его слезами насквозь. Ее душа была вывернута до острой боли – и Женя ощущал ее нежность, и ужас, и одиночество, и смертную тоску по разбитой надежде. От желания успокоить, вылечить – помочь – у Жени судорога прошла по душе, но он даже представить себе не мог – как.

– Лиза… я тоже тебя люблю, – сказал он, еле ворочая языком.

Она зарыдала еще безутешнее.

– Лиза, знаешь, что… хочешь, я с тобой останусь? – выговорил Женя с диким трудом.

Лиза подняла голову.

– Будешь со мной в Инобытии, как вампир? – спросила она с горькой улыбкой. – Хранителем Смертей станешь – таким, как надо? Проводником Обреченных? Научишься легко убивать, да?

Женя молчал.

– А что будет с твоей свитой, милый? Ты их сожжешь? Или заставишь делать то, что нужно? Или просто бросишь на произвол судьбы – мучаться?

Женя молчал, чувствуя себя последним подонком. Он тоже не знал, что делать.

Лиза освободилась из его объятий. Она больше не плакала – ее лицо выражало спокойную решимость самоубийцы.

– Все, милый, – сказала она нежно. – Не стоит больше мучить друг друга. Ты все понял, верно? Может быть, придумаешь, как поправить. Может быть, мир поправит сам. Судьба бывает на удивление милосердна. Я люблю тебя, дитя мое. Ты был моей самой отчаянной надеждой и самой теплой мыслью. Прощай. Я останусь во Тьме, ты уйдешь на Свет – не будем больше лгать себе, мой дорогой Женечка.

Лиза на миг притянула Женину голову к себе и коснулась губами его губ. Она едва обозначила поцелуй, но и условный, он был – ослепительная вспышка вампирской силы. Женя хотел придержать ее – но Лиза убрала его руку со своего плеча.

– Все, все, дорогой. Прощай.

И скользнула прочь, превратившись в собственную тень – только белый шарф мелькнул среди черных деревьев и растаял в сумраке.

Женя повернулся и медленно побрел по кладбищенской аллее к трамвайной остановке.

Корнет стоял на перекрестке и улыбался. Светофор, выключенный на ночь, мигал и мигал своим желтым глазом. Мостовая блестела, как бальное платье. Дом напротив был темен, совсем темен, только в одном окне горела розовая лампа. Корнет нежно смотрел на нее. Больно – это вовсе не плохо. Больно – это даже хорошо. Это правильно. Это означает, что ты принадлежишь, потому что невозможно ничего отдать так, чтобы не стало больно хоть на минутку. Очень больно – значит, отдано все, что можно. Так славно. Так спокойно.

Доброй ночи.

К тротуару вдруг причалил серебряный автомобиль. Вынырнул из темноты, подплыл бесшумно, бесшумно остановился. Корнет взглянул, начиная удивляться.

Из машины вышел темноволосый вампир, который смотрел на него в «Лунном бархате». И так же, как в «Лунном бархате», Корнет перестал видеть и слышать все вокруг – мир захлестнула горячая сияющая волна.

– Вы простите мою бесцеремонность, Александр?

Корнет кивнул и встряхнул головой, пытаясь вытряхнуть наваждение. В его воображении возник явственный образ удава, страстно разглядывающего кролика – и он усмехнулся помимо воли.

– Ну что вы, Шурочка, – рассмеялся вампир. – Как я могу посягать на вашу свободную душу? Просто вы не привыкли к… интересу такого рода.

– Неправда, – сказал Корнет. – Интереса такого рода вокруг – хоть отбавляй.