Лунный камень

Все проходит на этом свете, и даже успокоительное действие «Робинзона Крузо» прошло, когда Пенелопа ушла от меня. Я опять разволновался и решил обойти вокруг дома, прежде чем начнется дождь. Вместо того чтобы взять лакея, у которого был человеческий нос и, следовательно, бесполезный в каком-нибудь непредвиденном случае, я взял с собой ищейку. Можно было положиться на то, что уж ее-то нос почуял бы чужого. Мы обошли вокруг дома и вышли на дорогу; мы вернулись так, как и ушли, – ни с чем, не найдя нигде притаившегося человеческого существа. Я опять посадил собаку на цепь и, возвращаясь через кустарник, встретил наших двух джентльменов, выходивших ко мне из гостиной. Это были мистер Канди и мистер Годфри; они (как сообщила мне Пенелопа) все еще разговаривали между собой, тихо смеясь над какой-то забавной выдумкой. Я подивился тому, что эти два человека подружились, но, разумеется, прошел мимо, будто не замечая их.

Прибытие экипажей как бы послужило началом к дождю. Он полил так, словно имел намерение лить всю ночь. За исключением доктора, которого ожидал открытый гиг[4], все остальное общество очень удобно отправилось домой в каретах. Я высказал опасение мистеру Канди, как бы он не промок насквозь. Он же ответил мне, что удивляется, как это я дожил до своих лет и не знаю, что кожа доктора непромокаема. Он укатил под дождем, смеясь над своей шуточкой, и мы, таким образом, избавились от наших обеденных гостей. Теперь остается рассказать историю этой ночи.

Глава 11

Когда последний из гостей уехал, я вернулся в холл и нашел Сэмюела у бокового столика, готовившего бренди и содовую воду. Миледи и мисс Рэчел пришли из гостиной в сопровождении двух джентльменов. Мистер Годфри выпил бренди с содовой водой, мистер Фрэнклин не пил ничего. Он сел; вид у него был смертельно усталый. Должно быть, разговор в этот торжественный день измучил его.

Миледи, повернувшаяся, чтоб пожелать нам спокойной ночи, пристально посмотрела на подарок нечестивого полковника, блиставший на платье ее дочери.

– Рэчел, – сказала она, – куда ты спрячешь на ночь свой алмаз?

Мисс Рэчел находилась в самом веселом расположении духа, именно в таком расположении, когда хочется говорить пустяки и упорно отстаивать их, как нечто разумное, что вы, может быть, замечали в молодых девицах, когда нервы их возбуждены в конце дня, переполненного сильными ощущениями. Сперва она объявила, что не знает, куда спрятать алмаз. Потом сказала: «Разумеется, положу на туалет вместе с другими вещами». Потом сообразила, что алмаз может засиять сам по себе своим странным лунным светом в темноте и напугать ее ночью. Потом вспомнила об индусском шкафчике, который стоял в ее гостиной, и тотчас решила спрятать индийский алмаз в индийский шкафчик, чтобы дать возможность двум прекрасным туземным произведениям полюбоваться друг на друга. Слушавшая терпеливо весь этот вздор, миледи вмешалась и остановила Рэчел:

– Душа моя, твой индусский шкафчик не запирается!

– Великий Боже, мама! – вскричала мисс Рэчел. – Да разве мы в гостинице, разве у нас в доме есть воры?

Не обращая внимания на этот причудливый ответ, миледи пожелала джентльменам доброй ночи, потом повернулась к мисс Рэчел и поцеловала ее.

– Почему бы тебе не отдать мне спрятать твой алмаз? – спросила она.

Мисс Рэчел приняла эти слова так, как приняла бы десять лет назад предложение расстаться с новой куклой. Миледи поняла, что ее в этот вечер не уговорить.

– Приходи ко мне утром, Рэчел, как только встанешь, – сказала она, – я тебе кое-что расскажу.

С этими словами миледи медленно оставила нас, глубоко задумавшись и, по всей вероятности, не очень довольная направлением, какое приняли ее мысли.

Вслед за нею простилась и мисс Рэчел. Сперва она пожала руку мистеру Годфри, который стоял на другом конце залы, разглядывая картину на стене. Потом повернулась к мистеру Фрэнклину, все еще молча и утомленно сидевшему в уголке.

О чем они говорили между собой, я не могу сказать. Но, стоя возле большой дубовой рамы, в которую вделано зеркало, я увидел в нем, как она, прежде чем уйти спать, украдкой вынула из-за корсажа медальон, подаренный ей мистером Фрэнклином, и показала ему с улыбкой, конечно, означавшей нечто не совсем обыкновенное. Это обстоятельство несколько поколебало мою прежнюю уверенность, и я начал думать, что, может быть, Пенелопа права насчет чувств ее барышни.

Как только мисс Рэчел перестала ослеплять его зрение, мистер Фрэнклин приметил и меня. Его непостоянный нрав, то и дело изменявшийся, уже успел измениться и в отношении индусов.

– Беттередж, – сказал он, – я почти готов допустить, что придал слишком большое значение словам мистера Мертуэта, когда мы разговаривали в кустарнике. Желал бы я знать, не угостил ли он нас россказнями, которыми так любят щегольнуть путешественники? Неужели вы в самом деле намереваетесь выпустить собак?

– Я сниму с них ошейники, сэр, – ответил я, – и дам им вволю побегать ночью, если они учуют чужой след.