Лунный камень мадам Ленорман

Сдох бы медленно, раскаиваясь во всех грехах, которых на черной его душе скопилось изрядно. Желание было столь сильным, что Ольга сжала кулаки. И тонкие ноготки впились в ладонь.

Ничего, она отомстит, и ему, и этой потаскушке, которой вздумалось влезть в постель Ольгиного мужчины. А ведь смешно, они обе беременны и обе выходят замуж не за того мужчину, который повинен в случившемся!

– Оленька? – Дверь отворилась беззвучно, и Мари скользнула в комнату. – Ты уже готова?

Давным-давно готова, и горничная ушла, оставив невесту наедине с собой. Обычай такой, дескать, чтобы мысли девичьи передумать успела и в новую жизнь обновленной вошла.

Тьфу!

Ольгу донельзя раздражали окружающие ее люди. И по неясной причине навернулись на глаза слезы. Они текли по щекам, по подбородку, и сколько Ольга ни пыталась успокоиться, у нее не выходило.

Да что же это такое творится?

Она сделала глубокий – насколько это возможно при корсете – вдох и шлепнула себя по щеке. Это из-за беременности: и слезы, и раздражение, и приступы неясного умиления, когда все вокруг, даже эта дурочка Анна, кажутся вдруг милыми, приятными людьми.

– Тише, Оленька. – Мари по-своему расценила слезы и, присев рядышком, взяла Ольгу за руку. – Тише, солнышко мое… я понимаю, я все понимаю…

Жадные глазенки, завидущие. Сама-то сухощава, остролица, суетлива не в меру, мужчины на таких если и смотрят, то с жалостью. Но ведь умудрилась она как-то к Ференцу в постель забраться?

– С тобой кое-кто встретиться желает.

Мелькнуло: Ференц? Он придет, чтобы исправить ошибку? Встанет на колени, признается в любви и попросит Ольгу бежать? А что, в романах девицы часто сбегают из-под венца наперекор родительской воле. А папеньке Ференц весьма не по нраву, особенно когда стало известно… нет, сволочь он, но если попросит, Ольга согласится.

Простит.

Она ведь любит его… от любви ее сердцу становится тесно в груди, от любви оно так безумно колотится, выпрыгивает, и дурнота, мучившая Ольгу уж который день – не помогали ни простокваши, ни свежее молоко, с клюквенным соком смешанное, – отступила.

Но следом за Мари, крадучись, на полусогнутых ногах вошел не Ференц – Витольд.

– Что тебе здесь надо? – Ольга сглотнула вязкую слюну.

Вот же надоедливый!

– Оленька! – Он упал на колени, вытянул руки, и она брезгливо одернула юбки – не хотелось, чтобы Витольд касался ее платья. – Оленька, я люблю тебя!

Это она слышала, и не единожды. Он не оставлял ее в покое, изводил, что словами, что длинными письмами, которые, к слову, душу грели, но и только. Он был зануден в словоизъявлениях собственных чувств, и чувства эти Ольге виделись тоже утомительными.

– Я хочу спасти тебя! – Он все же взял ее руку в собственные потные ладони. Лицо Витольда лоснилось, и он часто сглатывал.

– И как же?

– Сбежим! Ты и я! Коляска ждет и нас…

Он сбивчиво говорил о том, что увезет Оленьку из поместья, из страны, что они вдвоем отправятся в Америку, где людей оценивают не по богатствам и званиям, но по способностям… чушь какая!

– А жить мы за что будем? – Ольга выдернула руку и поднялась. – К тому же, любезный Витольд, вы забыли одно немаловажное обстоятельство. Вы женаты.

И жена его следит за каждым движением Ольги.

Что она затеяла? Или и вправду надеялась, что Ольга сбежит? О нет, она не в таком отчаянии пребывает, чтобы вовсе глупости творить. Витольда она не любит и не полюбит, Франца, впрочем, тоже… так какая разница?

Огромная! Франц состоятелен. И для брака с ним от Ольги не требуется бежать на край мира, где, возможно, Витольд сколотит состояние, воплощая один из своих безумных прожектов. Пустой человечишка, никчемный…

– Уходите, – Ольга покачнулась, силясь унять приступ дурноты. – Вы сами понимаете, сколь пусты ваши мечтания. Вы…

Раздражение, накопившееся за последние дни, выплескивалось ядовитыми словами. Она, не будучи все же злой, получала странное удовольствие, унижая Витольда. А он стоял на коленях и смотрел на нее… с жалостью? Он – и с жалостью?

– Вон! – Ольга указала на дверь. – Уходите, пока я не позвала папеньку и не велела выставить вас!

И Витольд поднялся неловко, прошел к двери, а Мари за ним дверь прикрыла, глянула с упреком:

– Зачем ты так с ним?

– И с тобой. – Ольга оперлась о спинку стула, голова кружилась неимоверно. – Я и тебя выгоню, если ты заговоришь об очередной глупости…

Франц даст ей имя. И состояние, которое позволит Ольге вести привычный образ жизни, а то и лучше, ведь он куда богаче папеньки… в принципе, это замужество можно считать удачей. Любовь? Ольга горько рассмеялась. Что она видела от любви, кроме позора?

Ничего. Скоро все изменится!

– Тебе дурно? – Мари, как уже сложилось, не обратила внимания на слова Ольги. Она стояла, поддерживая хозяйку под локоток. – Ты такая бледная… выпьешь вина?

Выпьет.

Горькое какое… или все-таки сладкое? Сладкое, определенно, черного странного цвета. Ольга его пьет, не способная напиться, и с каждым глотком эта вяжущая сладость становится все более отчетливой. А головокружение усиливается… и Ольга хмурится, пытается подняться, но бокал…

…Мари вынимает его из пальцев.