Лунный камень мадам Ленорман

– Именно. И он, и его мамаша, чтоб ей… – Мефодий открыл книжку и зачитал: – «Я пытался поговорить с Гришкой, хотел понять, что им двигало, однако вынужден признать, что мой сын действительно талантливый лжец. Еще немного – и я бы действительно поверил, что в той истории нет двойного дна или что устроена она исключительно из желания Григория сменить школу. Однако при выборе другой – к сожалению, выбор этот ограничен, поскольку я предполагаю, что скандал не удалось замять полностью и репутацию мой сын обрел весьма специфическую – он проявил полнейшее равнодушие. И сказал лишь, что хотел бы побыть немного на острове. Это весьма странно, поскольку все лето Григорий рвался отсюда, и вдруг такие перемены».

– Он ведь ребенок… – Машка и сама не верила тому, что сказала.

На ребенка Григорий походил весьма слабо.

– Формально он несовершеннолетний, – подтвердил Мефодий, постукивая пальцем по обложке дневника. – Но не ребенок, Машка. Не пытайся верить Софье. Для нее он и в сорок пять останется дитем малым. Что до остального, то поверь, гадости Григорий умеет делать с фантазией. И его сегодняшняя… извини, конечно, однако она была устроена исключительно с целью тебя выдворить.

– Он настолько не хочет учиться?

У него ведь получилось. Машка все еще отчаянно желает выдвориться и забыть, что про остров, что про Григория.

– Не знаю. Возможно, дело в учебе. А может, ему не нужны на острове посторонние. Слушай дальше. «Вечером пришла Софья и долго рассказывала о том, что учеба может подождать с месяц, пока Гришка не поправит пошатнувшееся здоровье. По мне, этот поганец был совершенно здоров, но Софья едва ли не в слезах настаивала на том, что ему нужен отдых. От ее упреков у меня голова разболелась. Я пообещал, что не стану отсылать его до конца месяца. В конечном итоге все равно нужно еще понять, куда его получится устроить. А вечером появилась она».

Следующая страница была пуста. А еще на одной в центре виднелось чернильное пятно.

– Он забросил дневник?

– Не совсем. – Мефодий провел по пятну пальцем. – Но пропустил несколько дней, что странно. Кирилл был очень дотошным человеком. И если брался за что-то, то доводил до конца. Но слушай. «Седьмое сентября. Я не могу понять, куда исчезли дни. Пытаюсь вспомнить их, но в голове сумятица. Что было вчера? Или позавчера? Любая попытка сосредоточиться отзывается мучительной болью в висках, которая прежде мне была не свойственна. Таблетки не помогают. Я записался к врачу, но оказалось, что пропустил запись, просто-напросто забыл о ней. Единственное, что остается в памяти четким – встречи с ней. Смешно, но я с нетерпением жду вечера, чтобы вновь убедиться в ее существовании, в которое, кажется, никто больше не верит. Я пробовал рассказать Грете, а она посоветовала не маяться дурью. С Софьей желания откровенничать не возникает вовсе. Она всецело растворена в Гришке, он же меня раздражает самим фактом своего существования. Мефодий, кажется, заметил, что происходит неладное. Он пытался со мной заговорить, но теперь уже я избегал откровений».

Мефодий выдохнул и отвел взгляд от дневника.

– Он, – Машка прервала затянувшуюся паузу, – заболел? Твой брат?

– Заболел? О да, полагаю, что это похоже на болезнь. Провалы в памяти, сумятица, всеобщая растерянность… добавь еще перепады настроения. Однажды я вытащил его на прогулку. Кирилл был мрачен, смотрел под ноги, никого и ничего не видел. А потом вдруг рассмеялся и сказал, что день замечательный. И начал болтать. Не разговаривать, Машенция, а именно что болтать, безостановочно, о всяких пустяках вроде погоды… он болтал, едва не захлебываясь словами. А я слушал. Потом все прекратилось, и весьма резко. Словно у него в голове что-то щелкнуло, и Кирилл разорался. Дескать, я со своими прогулками его от дел отрываю. Сам бездельник и его пытаюсь превратить.

– Знакомая моей сестры…

…Не совсем знакомая, скорее просто коллега, одна из многих, с кем у Галки сложились приятельские отношения. Сестру любили на работе. И вообще, с людьми у нее ладилось.

– Не сомневаюсь, что знакомая твоей сестры – человек замечательный, – несколько раздраженно оборвал Мефодий. – Ни одна болезнь не развивается так… резко. И стремительно. И избирательно. Временами он был совершенно нормален. А потом вдруг… но главное, что этих его приступов словно никто не замечал. Слушай. «Десятое сентября. Вчерашний день совершенно выпал из памяти. Я точно помню, что ложился спать восьмого, а проснувшись, узнал, что потерял день. Пытался осторожно выспросить Грету, не заметила ли она за мной чего-нибудь необычного. Она сказала, что ее раздражает моя маниакальная заинтересованность призраком. Софья же пожаловалась, что я накричал на Гришку. Не помню. Но если накричал, то и ладно, ему не повредит. Снова осознаю, что следует поговорить с Мефодием и заняться собой, но я почему-то откладываю и разговор, и визит к врачу. Сейчас допишу и…»