Лунный копр

Удивительно — он понимал, что она кричит, понимал по всему выражению лица. Надо было лишь пристальнее вглядеться.

— Витенька! Горюшко! Что с тобой? Ох ты господи… Витя? Болит голова? Уши, а? — и показывала на уши.

Тогда он отрицательно отмахивался, с трудом говорил: «Нет!» Мать уходила. А он долго сидел на кровати и за столом, направлялся было в мастерскую, осматривал и трогал совсем готовую раму — одна русалка только была все еще без лица — и, потрогав, постояв, шел обратно. Больше он не принимался за работу… Постепенно Столяров узнал, что его ждет худшая беда — глухие со временем становятся немыми. Чтобы не поддаться ей, он начал читать вслух, просил мать слушать и по меняющемуся, темнеющему лицу угадывал, что мать пугается его голоса. Голос в самом деле звучал странно, неверно, стал глуше, как будто выцвел, потерял окраску, которую все мы незаметно для себя придаем всякому сказанному слову, сверяя его со своим чувством. Но все-таки говорить он не разучился, читать вслух не бросал. Так прошел год. Витя Столяров стал различать сильный крик, а по движению губ научился понимать сказанное.

Пропустив год, отстав от товарищей, он отказался идти в школу. Однажды за вечерним чаем объявил:

— Пойду работать…

— Куда? Зачем? Что выдумал? А лет сколько? — такова была реакция родителей.

— К тебе на фабрику.

— Не пойдет… Учиться надо.

— Буду в вечерней.

— Как? — Отец показал на уши. — Сперва вылечись…

— Пойду работать…

Отец замолчал, смотрел на мать, потихоньку отпивая чай, — всегда так, ждет ее решения. Мать молчала.

— Ладно! — сказал отец. — Поговорю… Может, устрою.

Так Столяров стал столяром.

Куда как трудны были первые дни в новой школе. Ничего не слышал, плохо понимал. Отвечал невпопад, и на него таращились, хохотали… От постоянного усилия — понять-понять-понять! — ломило виски. Когда, отупелый и отчаявшийся, шел домой, одолевала дурнота, и, превозмогая ее, подолгу он стоял у заборов, глотал снег, а иногда и плакал. Может быть, он бросил бы школу, не выдержал, если б не случилось нечто…

А дела на фабрике быстро шли в гору. Ученик Столяров все понимал (даром что глухой!), все знал и умел, старые рабочие удивлялись, хвалили. Поначалу работал на нестерпимо воющем рейсмусовом станке, возле которого все были в наушниках, а он обходился так и был счастлив, что слышит этот станок. На рейсмусовом выравнивали, доводили до кондиций стружечные плиты — основной материал, из которого теперь делают мебель. Через месяц старательного ученика перевели в модельный цех, Столяров стал учеником модельщика в «эксперименталке» — мастерской, где работали по эскизам художников самые опытные рабочие фирмы. И здесь его приняли хорошо, хвалили за понятливость и усердие, хотя Виктор знал: за модельщиками с налету не угонишься. Эти старики — может быть, на самом деле они и не были стариками, а лишь такими ему казались — понимали дерево, как хороший скульптор понимает глину и камень, а художник — краски…

Все работавшие тут были немногословны, потому что хороший рабочий никогда не бывает болтуном, были неторопливы, и опять же хороший рабочий не бывает торопыгой, а особенно таким не был учитель Столярова Петр Иванович Галкин, он же просто дядя Петя.

В первый же день Виктор порезался — случайно тронул лезвие стамески на верстаке дяди Пети.

— Ага?! — погрозил Галкин. — Наука… С инструментом — как с девкой: осторожность нужна… Это раз… Второе — держи инструмент острым… Два… Время на точку не жалей… Три… Тупой инструмент — у тупаря, у лодыря. Это четыре…

Столяров кивал, посасывая палец.

— Силу учись распределять, — как бы про себя, говорил дядя Петя. — В работу входи полегоньку… Нахрапом в нашем деле ничего не делается… Ты с утра как взялся? А к обеду? То-то… Человек — не машина. И машине отдых нужен, смазка, а человеку — еда и отдых. Поработал — передохнул, поработал — передохнул… Так надо.

Обеденный перерыв дядя Петя делил надвое. Еду и отдых. В столовую ходил редко. Далеко, время теряется. Обычно был при нем судок с борщом с котлетой, термос с чаем. Чай он понемногу пил и в коротких перерывах для передышки. Не курил. Поев, ложился на верстак — телогрейка под голову: не то спал, не то просто лежал, расслабившись. Инструменты у него были в строжайшем порядке. Не глядя брал, не глядя клал на место. Дядя Петя ничего никогда не искал, ни у кого не спрашивал и сам не любил давать инструмент. Это знали. К нему не обращались. Стружки не валялись у его верстака, падали в алюминиевый ящик — ящик, передвигавшийся взад и вперед, только нажми ногой. Над верстаком висел голичок, которым столяр сметал опил и мелкие осколки. Работал дядя Петя словно бы не уставая, без пота, без одышки и за день всегда обгонял товарищей по мастерской. Ему завидовали вслух и за глаза. Но никто не следовал его примеру, — таковы ли вообще люди или у этих опытнейших мастеров были свои взгляды на труд, свои многолетние приемы и привычки, за которые каждый держался, не желая подражать другому… Это было как почерк.