Лунный принц

Самое удивительное, что никто из родственников, которых было множество, ни о чём даже не догадывался, хотя все жили в одном доме. То, что у мальчишки был упрямый и истеричный характер для Элленджайтов не новость. Обострённая склонность к саморазрушению – ну, кого из нас этим удивишь? Несколько напрягала агрессия и жестокость, которую он порой проявлял к другим детям, но, вспоминая о том, что он сын «этого чокнутого Винсента, женившегося на цыганке», все смотрели на эти выходки сквозь пальцы. Никто не связывал их с его матерью. То, что женщина не могла удержать в узде мальчишку, вызывало сочувствие к ней, желание помочь.

Когда Виргиния забеременела во второй раз и неизвестно от кого, даже её отец утратил терпение. Он устроил допрос с пристрастием, но ничего так и не добился. Потом Ральф сбежал из дома и как в воду канул – его не то, что вернуть, найти не получалось. Одна из девочек рассказала родителям, как видела, что Виргиния и её сын занимались неприличными вещами. Допросили с пристрастием прислугу, выяснили пикантные подробности, после которой возмущённые родственники выгнали Виргинию изо дома, прервав с ней всякое общение.

– Почему они так поступили?

– Сочли, что спать с собственными сыновьями не хорошо. Как и пытать их. Как ни странно, но в отношении своего потомства наши родственники проявляли вполне человеческие чувства.

– Возможно, женщина была психически не здорова?

– Ага. Ей соврало крышу от безумной любви к себе, заоблачного самомнения и чувства полнейшей безнаказанности. Если всё это признак сумасшествия – то она точно была не в себе. Впрочем, Эдвард не мог поверить в том, что его дочь похотливое чудовище, он предпочитал думать, что она просто пыталась обуздать своего сына и потому проявляла жестокость. Но использование коляще-режущего оружия в нашем случае проявления сексуальности, а не наказание за проступки.

В общем, родственники тогда не знали, что Ральф мой отец. Они думали, что это некто мистер Х.

Виргиния была в ярости, делать правильные выводы из ситуации, как и признавать собственные ошибки она категорически не хотела. Виновником всех своих бед она продолжала считать Винсента, а уже потом – его проклятое отродье. Я же был самым проклятым отродьем – потому что воплощал в её глазах всё то, что они с ней сделали, в чём были перед ней виноваты. Никто не мешал ей вымещать на мне зло.

– Она вымещала на тебе зло?.. Каким образом? Она била тебя? Пытала?

– Как бы это помягче сказать? Она меня продавала.

Нахмурившись, я пыталась переварить информацию.

– Продавала? Кому?

– Да всякому, кто соглашался заплатить. Такая ценная игрушка – красивая и живучая, способная выжить после любых нездоровых фантазий. Она не дешевила, и цены ставила высокие. За эксклюзивные развлечения и плата соответствующая. Себя она оправдывала тем, что я всё равно чудовище – кем ещё может быть ребёнок, рожденный от своего единокровного брата своей же матерью? Что кто-то же должен заплатить за то, что она страдает. Её лишили положения в обществе, денег, привычного комфорта. С моей помощью она пыталась вернуть то, что могла.

Мысленно я видела не самые приятные картины. Увы! Знакомые мне с детства. Меня не продавали – продавали моего брата.

– Ты любил её?

– Мою мать? Нет. Трудно любить фурию. Если в ней и были какие-то благородные черты, к моему рождению не осталось ничего, кроме желчи и яда. И жестокости. Правда, физически она меня никогда не трогала. Она меня ненавидела. Хотя нет, не так – НЕНАВИДЕЛА. Каждый раз, когда она смотрела на меня, я видел, что она видит перед собой нечто омерзительное, хуже слизняка. Я знал, если бы умер, она, наверное, испытала бы облегчение? Словно очистилась от скверны.

Когда на тебя с детства смотрят как на нечто, чего быть не должно, но во то приятно играть, и в этих играх можно себя не сдерживать, потому что ты противоестественное омерзительное создание природы, способное доставить только одно – удовольствие, ты поневоле перенимаешь эту точку зрения.

Стоило только попытаться приблизиться к матери, она отшатывалась от меня, как от прокажённого. Ей был неприятен мой вид, мой голос. Особенно, когда случались приступы – а они случались часто, куда ж без них при подобном образе жизни? Мне кажется, что в такие моменты я становился ей до того омерзителен, что она готова была бежать от меня на край света.

Повзрослев, познакомившись с другими моими родственниками, узнав всю предысторию, я, конечно, сумел лучше понять природу той неприязни, что моя мать ко мне питала. Я был для ней воплощением всего того, что она хотела бы забыть, изжить, вычеркнуть из своей памяти. Я был прямым и непосредственным подтверждением существования её вины и порока, а она их признавать не хотела – даже перед самой собой.