Лунный принц

– Кристалл-холл, – вздохнул Ральф. – Хрустальный дом, сердце нашего рода. Легенда или суеверие гласило, что пока он стоит, род Элленджайтов не пресечётся, будет существовать в том или ином роде. Он прекрасен и поныне, с его совершенными пропорциями, линиями и полупрозрачной серебряной красотой. Как отблеск лунного луча, пойманного зеркалами, как лунная дорожка на волне – он не требует уточнений. Его прелесть сразу проникает в сердце, как мелодия флейты – высокая, тонкая, с ноткой грусти и некоторой доли высокомерия. Кристалл-холл словно слепок в нашей общей души, будто памятник всем тем, кто жил и умер в его стенах.

– Значит, в итоге, Элленджайты всё же смертны.

– Мне кажется, смертны все. И всё же при нашей жизни наша жизнь не пересекается со смертью.

– Хочешь развить теорию о том, что ни один человек по-настоящему не верит, что умрёт? Что все мы надеемся либо проснуться, либо перезагрузиться?

– Это не теория. Поверь тому, кто умер, девочка. Смерти нет – есть бесконечный переход сознания из одного состояния в другое. И наша новая жизнь напрямую зависит от того, кем или чем мы являемся на момент её наступления.

–Я в это не верю. Это же бред. Все рассуждения о том, что стены и двери на самом деле нет рассыпаются в тот самый момент, когда мы пытаемся пройти через неё и набиваем шишки себе на лоб.

– Для тебя я умер почти двести лет назад, а для себя – закрыл глаза в одном мире, чтобы тут же открыть их в другом. С Альбертом, насколько я понял, получилось то же самое: мы пытались сбежать от проблем, но они встали перед нами вновь, только в два или три раза увеличенные. Поверь тому, кому удалось совершить самоубийство – это не выход.

– Я не пыталась себя убить. А если бы решилась это сделать, то можешь не сомневаться, пыталась бы встретиться с Мадам с Косой без высунутого языка, лопнувшими глазами и посиневшим лицом. Понимаю, что поверить в это, может быть, и сложно, но… не труднее того, что я потеряла девственность с первым встречным, да ещё и технически, мертвецом.

– Я жив по всем медицинским определениям.

– Думаешь, можно разложиться до костей, а потом вновь нарастить мясцо без последствий для будущего потомства? – хмыкнула я.

Ральф усмехнулся, сведя брови:

– До сих пор я об этом не думал. Да меня и не тянет плодиться и размножаться.

– Понимаю. Как и для большинства мужчин, тебе важен процесс. Но почему в прошлом ты решил покончить с собой?

– О, именно к этому я и вёл мой длинный и нудный рассказ.

– Вовсе нет. Мне нравилось тебя слушать.

– Приятно знать.

– Продолжай. Итак, вы вместе с твоим братом Винсентом приехали в родовое фамильное гнездо. И?.. Вам понравилось?

– Сложно сказать. С одной стороны, приятно принадлежать к чему-то, похожему на тебя. Мы больше не чувствовали себя белыми воронами, чем-то уникальным В этом были свои плюсы и минусы. В доме было полно людей – родственники, прислуга. В доме было полно денег. И глядя на других, таких же, как ты, мы отчасти переживали те же чувства, что вызывали у «простых смертных», – усмехнулся Ральф. – В нас легко влюбляться. А влюбляясь, легко ранить или быть раненным.

По-своему мы с братом умели контактировать с мужской частью населения. Но девочки…девушка – они вызывали у меня ужас. Я делал всё возможное, чтобы как можно меньше с ними пересекаться.

– Почему?

– С одной стороны, они казались почти ангелами – такие светлые и нежные в своих пышных юбках и круто завитых локонах. На белом легко остаются пятна, ленты выскальзывают из волос и вот уже первоначальный образ разрушен. И ничто не вернёт прежнюю чистоту, незамутненность, свежесть…

– Словом – невинность.

– Да. Они были слишком сладкими, слишком невинными. С ними приятно было повозиться, как с куклами – потанцевать на балу, перекинуться парой острот в музыкальной комнате, придержать стремя во время охоты. Но приблизиться… во мне было слишком много тьмы и порока. Я любил боль и секс, но как разделить это с ангелом? Низводить же их в ту же пропасть? Мне этого совсем не хотелось. Кроме того, в тот период своей жизни я не мог надолго увлекаться кем-то одним. Люди были как увлекательные истории или книги – прочитаешь, поймёшь и становится скучно. Их привязанность напоминала путы, из которых, чем больше к тебе лип человек, тем сильнее хотелось вырваться. Во мне хватало эмпатии, чтобы понимать, что я причиняю людям боль, это всегда влекло за собой острое чувство вины. Поэтому я старался не приближаться к тем, кто мне по-настоящему нравился чуть больше, чем просто сексуальный объект.