Лунный ветер (СИ)

   И он смотрел на меня взглядом хищника, который, завидев лань, пытается понять, голоден он или нет.

   «Пустите», – хотела сказать я.

   Слова потерялись где–то на пересохших губах.

   Умница, Ребекка. Χотела знать, чего он хочет от тебя? Готова была зайти так далеко, что бы тебе представилась подобная возможность? Поздравляю, представилась. И как теперь ты достанешь свой нож, куда побежишь с подгибающимися коленями?..

   Даже если кто-то захотел бы пройтись по лесной чаще – здесь, рядом с водопадом, за речным шумом никто не услышит мой крик. И «Белая вуаль» может стать для меня погребальной.

   Среди времени, исчезнувшем и растворившимся в плеске воды, среди мгновеңий, напоенных смятением и размывшихся в бесконечность, – мистер Форбиден наконец разомкнул губы.

   – Ваш любимый сонет Шекспира, – произнёс он.

   Слова обожгли мне щёки – вместе с его дыханием. Они были негромкими и мягкими, в них таилась мурлыкающая хрипотца и бархатная нежность.

   Смысл их не сразу дошёл до меня.

   – Ваш любимый сонет Шекспира, мисс Лочестер, – не выпуская меня из объятий, повторил мистер Форбиден в ответ на моё изумлённое, недоверчивое молчание. – Прочтите его. Мы ведь приехали сюда говорить о Шекспире, если не ошибаюсь.

   Мы стояли в насмешке на вальсовую позицию, так, cловно вот-вот снова закружимся в танце над воздухом и водой: одна его рука сжимает мою, другая лежит на спине… правда, куда ниже, чем положено для вальса.

   И объятия наши куда теснее.

   Он действительно хочет, что бы я читала Шекспира? Вместо предсмертной молитвы, надо думать?

   «Пустите меня», – снова хoтела сказать я – и снова не смогла.

   Лучше делать, что он говорит. Усыпить его бдительность . Пока кот не выпускает когти, придерживая пойманную мышь мягкими лапками, но стоит мышке взбрыкнуть, попытаться бежать…

   Под его неотрывным взглядом я медленно облизнула сухие губы.

   Понимание, что именно я должна прочесть, пришло мгновенно.

   – Кто может вред нанесть, но всё же не вредит, – в моём тихом голосе почему-то тоже пробилась хрипотца, – не делает того, о чём лишь говорит…

   Вернувшееся солнце пoлыхнуло в его зрачках жаркими искрами, высветило ярче кружева на радужках. Впрочем, нет, не кружева: острые грани зелёного бриллианта и голубогo топаза.

   – Кто, возбудив других, холодным остаётся, и на соблазн нейдёт, и злу не поддаётся…

   В его глазах растаяли серебристый воздух и бледная морская лазурь, земля цвета жжёного сахара и зелень трав… но взгляд этих глаз был огнём. Пламенем, обжигающим и манящим, приглушённым и сдерживаемым.

   Я внезапно осознала, что вовсе не страх подкашивает мне ноги и сбивает дыхание. Опасения диктовал мне разум, но не сердце. А то, что я чувствую… страха в этом было не больше, чем когда ты несёшься вскачь, пытаясь перегнать ветер,или прыгаешь в воду с высоты, или замираешь на качелях в точке перед началом падения. Тот страх, что разливается в крови приятным волнением, пленительным и острым удовольствием риска.

   Впрочем, само осознание этого факта должно было бы меня испугать.

   – В наследство тот берёт небесные красы…

   – И не кладёт даров природы на весы, – вдруг негромко подхватил мистер Форбиден. – Он внешности своей…

   – Хозяин, – прошептала я, глядя на него, когда он оборвал фразу выжидающей паузой. – И властитель.

   Εго улыбку окрасило странное веселье – прежде, чем он заговорил вновь, заканчивая катрен.

   – Тогда как в большинстве всяк лишь её хранитель. – Он помолчал, словно в раздумьях: глядя на меня так, будто прочёл в моём лице ответ на вопрос, давно его терзавший. – Да… старина Уильям всё же был фоморски мудр.

   Пальцы на моей талии скользнули чуть ниже, намёком на ласку…

   Прежде, чем разжаться.

   Выпустив меня из плена своих рук, мистер Форбиден отступил на шаг. Отвернулся.

   – Девяносто четвёртый, значит, – изрёк он, подбирая с камня свой хлыст. Из его голоса исчез всякий намёк на мурлыкающие нотки, звучавшие в нём только что. – Мне больше по душе шестьдесят шестой, но о вкусах не спорят. – Стряхнув хвою с соседнего валуна, большого и плоского, словно каменный табурет, мистер Форбиден невозмутимо указал на него, явно предлагая мне сесть. – А вы верны себе, мисс Лочестер. Обычно женщины предпoчитают философской лирике стихи, посвящённые любовным терзаниям. Kонечно,и вы падки на романтику, но ровно в нужной мере, чтобы не превратиться в того рода инженю, от приторности которых зубы слипаются лучше, чем от ирисок.

   Я стояла, пытаясь выровнять дыхание. Обескураженная, растерянная, непонимающая.

   Я знала, что мне следует немедленно вспрыгнуть на Ветра и уезжать. С точки зрения матушки – предварительно отвесив мистеру Форбидену пощёчину за непристойное поведение. С точки зрения здравого смысла – без этого,ибо пощёчина потенциальному оборотню и кровавому убийце может слишком дорого обойтись.

   Но oн говорил со мной ровно так, как раньше, и вёл себя так спокойно, словно ничего не произошло.

   Так, что впору было думать, будто происходившее минуту назад мне просто померещилось.

   – Считаете меня инженю*? – почти непроизвольно спросила я.