Луны Юпитера

На веранде Ева и Рут украшают праздничный стол. Рут надела белую сорочку брата, его же полосатые пижамные штаны, а на голову накрутила массивный черный тюрбан. Теперь она похожа на высокомерного, но незлобивого сикха.

– Я считаю, в День труда[36] стол должен быть завален дарами земли, – объявляет Рут. – Забудем о манерности, Ева.

Через промежутки они раскладывают на скатерти огненные и золотистые георгины, нарядные полосатые кабачки, цукини, желтые тыквы, початки кукурузы.

Пользуясь тем, что музыка заглушает их разговор, Ева признается:

– По-моему, Анджела здесь изводится еще хуже, чем я. Когда они ругаются, она считает, что это из-за нее.

– А они ругаются? – мягко переспрашивает Рут. И тут же сама отвечает: – Впрочем, это не мое дело.

Лет в тринадцать или четырнадцать она была влюблена в Джорджа. Тогда с ним только-только подружилась ее мать. Рут ненавидела его жену и радовалась, когда он с ней расстался. Она до сих пор помнит, что жена его была дочерью гинеколога, и на это обстоятельство часто ссылалась Валери, объясняя, почему Джордж не ладит с женой. Вероятно, мама имела в виду, что причиной семейных неурядиц Джорджа были несметные богатства тестя или его подходы к воспитанию дочери. Но Рут коробило и страшило слово «гинеколог», а дочь гинеколога всегда виделась ей одетой в холодный зазубренный металл.

– Они молча ругаются. Но мы-то видим. Анджела такая самовлюбленная – ей кажется, что весь мир вертится вокруг нее. Тинейджерам это свойственно. Не хочу, чтобы со мной произошло то же самое.

Музыка смолкла, и Ева заявляет в полный голос:

– Ой, как неохота уезжать! Дико неохота.

– Серьезно?

– Как я брошу Диану? Она же пропадет. Не знаю, увижу ли ее снова. И косулю. Как можно бросить живое существо?

Пока молчит пианино, голос Евы слышен под окном, где сидят Валери и Роберта. Роберта ловит каждое слово и готовится услышать, что скажет ее дочка насчет следующего лета.

Но вместо этого Ева говорит:

– А знаешь, я понимаю Джорджа. Это Анджела на него ополчилась, а я нет. Я умею подыгрывать его шуточкам. Да, я его понимаю.

Женщины переглядываются; Роберта улыбается, качает головой и передергивает плечами. Ее все время преследует страх, что Джордж обидит девочек, не физически, а какой-нибудь резкостью, проявлением неприязни, а они его не простят. По мере сил она показала им на собственном примере, что к нему нужно подлаживаться, уважать его право на молчание, откликаться на юмор. А что, если он, несмотря на эти предосторожности, вдруг вызверится и нанесет девочкам неизлечимую травму? Если такое случится, то исключительно по ее вине – она же сама их втравила в эту историю. Недаром она постоянно чувствует опасность. Взять хотя бы тот случай, когда Анджела подошла к Джорджу во время обрезки яблонь и сказала: «У моего папы теперь есть и яблоня, и вишня».

(Это было невинное сообщение. Но ведь Джордж мог усмотреть в нем вызов.)

– У него, как видно, прислужники наняты, чтобы деревья обрезать? – осведомился Джордж.

– Сотни, – радостно ответила Анджела. – Гномы. И все – в военно-морской форме.

В тот раз Анджела ступила на скользкую почву. Но Роберта теперь считает, что реальная опасность грозит не Анджеле, которая найдет способ отбрить любого и только порадуется возможности самоутверждения (Роберта почитывает ее дневник). Опасность грозит Еве, которая стремится к пониманию и надеется на всеобщее примирение, – такую кто угодно может сбить с ног и раздавить.

Когда подали холодный суп из яблок и кресс-салата, Ева, изображая enfant terrible, стала во всеуслышание рассказывать:

– Вчера вечером они пошли и напились. До положения риз.

Дэвид замечает, что давненько не слышал такого выражения.

Валери говорит:

– Бедные малютки, сколько же вы пережили!

– Уже хотели звонить на горячую линию помощи детям, – встревает Анджела, хотя при свечах вид у нее отнюдь не детский (а скорее, королевский) и Дэвид не сводит с нее глаз. Правда, по нему нипочем не скажешь, что выражает его взгляд: одобрение или сомнение. Сейчас вроде бы одобрение. А сомнения достались Кимберли.

– Вы предавались разврату? – спрашивает Валери. – Роберта, ты мне ни слова не сказала. Куда же вы ходили?

– Никакого разврата, – говорит Роберта. – Мы ходили в Куинс-отель, в Логане. Посетили «коктейль-холл» – так это у них называется. Шикарное местечко.

– Надо думать, Джордж не повел бы даму в пивную, – говорит Рут. – Джордж – тайный консерватор.

– Это верно, – поддакивает Валери. – Джордж считает, что дам следует водить только в приличные заведения.

– А детей должно быть видно, но не слышно, – подхватывает Анджела.

– Желательно, чтобы и не видно, – уточняет Джордж.

– И это всех сбивает с толку, – продолжает Рут, – потому как он выставляет себя воинствующим радикалом.

– Какая удача, – говорит Джордж, – бесплатный психоанализ. На самом деле, это было полное непотребство, но Роберта, видимо, ничего не помнит, потому как напилась, по меткому выражению Евы, до положения риз. Она околдовала парня, который показывал фокусы с зубочистками.