Луны Юпитера

Роберта объясняет, что это была такая игра: один человек складывает из зубочисток какое-нибудь слово, потом другой убирает одну зубочистку и складывает другое слово, потом третий – и так далее.

– Надеюсь, не матерные слова? – спрашивает Ева.

– У меня в ее возрасте и мыслей таких не было, – говорит Анджела. – Ты родила меня до наступления эпохи вседозволенности.

– А когда игра всем приелась – вернее, этому парню: мне-то надоело гораздо раньше, – он стал нам показывать фотографии: как они с женой совершали круиз по Средиземному морю. Но вчера он был с другой дамочкой, потому что жена его умерла, и когда он не мог вспомнить, где сделан тот или иной снимок, дамочка ему подсказывала. Она говорила, что эта трагедия, как видно, будет преследовать его всю жизнь.

– Круиз? Или жена? – спрашивает Рут, а Джордж уже рассказывает, как он познакомился с парой фермеров-голландцев, которые звали его полетать на их самолете.

– Но я, кажется, отказался, – добавляет Джордж.

– Я отсоветовала тебе лететь на этом замшелом кукурузнике, – говорит Роберта, глядя в сторону.

– «Замшелый» – какое милое словечко, – отмечает Рут. – Такое мягкое. Прямо замшевое.

Ева спрашивает, что оно значит.

– Заросший мхом, то есть старый, – объясняет Роберта. – Я отсоветовала Джорджу на ночь глядя садиться с богачами-голландцами в этот древний самолет. Нам предстояло другое развлечение: дотащить героя средиземноморского круиза до машины, чтобы подруга могла отвезти его домой.

Рут и Кимберли поднимаются из-за стола, чтобы унести бульонные чашки, а Дэвид ставит пластинку – симфонию Дворжака «Из Нового Света». По заказу матери. Сам Дэвид считает эту музыку слащавой.

Все умолкают в ожидании первых аккордов. Ева спрашивает:

– А как получилось, что вы друг на друга запали? Это было чисто физическое влечение?

Рут отвешивает ей легкий подзатыльник бульонной кружкой.

– Надо тебе рот зашить, – говорит она. – Не забывай: я учусь на специалиста по работе с дефективными подростками.

– Вас не смутило, что мама намного старше?

– Теперь понятно, к чему приводит вседозволенность? – гнет свою линию Анджела.

– Что ты понимаешь в любви! – с пафосом провозглашает Джордж. – Любовь долготерпит, милосердствует. Прямо как я. Любовь не гордится…[37]

– По-моему, это сказано о любви особого рода, – вступает в разговор Кимберли, подавая к столу овощное рагу. – Коль скоро вы цитируете.

Пока остальные ведут дискуссию о переводе и значении слов (Джордж слабо разбирается в этих предметах, но очень скоро начинает обобщать и провоцировать, следуя своей учительской методе), Роберта делится с Валери:

– Подруга этого морехода восхищалась его женой, которая рискнула отправиться в круиз по Средиземному морю, хотя у нее был свищ.

– Что-что?

– Свищ. Я тоже не сразу поняла, и она объяснила: «Видите ли, его жена перенесла такую операцию, после которой ей пришлось носить на животе специальный мешок».

– О господи.

– У нее были крупные, толстые руки и залитые лаком блондинистые волосы. У его жены. Судя по фотографиям. И подруга такого же типа, только чуть постройнее. У жены совершенно бесстыдный и счастливый вид. Разбитной.

– И свищ.

Вот смотри: любовь зарождается и расцветает наперекор всему, и даже катастрофическая непривлекательность ей не помеха, а у меня свища нет, только кое-где морщинки, небольшая дряблость, землистость и едва заметные признаки увядания. Так говорит себе Роберта. Я же не виновата, говорит она себе, как повторяла уже не раз. Обычно эти слова звучат у нее в уме как стон, мольба, нытье. А теперь она произносит их буднично, с тоской и усталостью. Похоже, все это правда.

К тому времени, как подали десерт, разговор перешел на архитектуру. Веранда освещается только язычками свечей. Толстые свечи Рут убрала и поставила у каждого прибора небольшую свечечку в черном металлическом подсвечнике с ручкой, как из детского стишка. Валери и Роберта хором декламируют:

– «Вот свечка, что в спальню тебя уведет. А вот и топорик, что шею найдет!»[38] Ни та ни другая не учили детей этому стишку, и дети никогда прежде его не слышали.

– А я где-то слышала, – говорит Кимберли.

– К примеру, стрельчатая арка была только лишь прихотью, – говорит Джордж. – Это архитектурная мода, которая мало отличается от моды сегодняшней.

– Ну, не только, – идет на компромисс Дэвид. – Это не только дань моде. Люди, которые строили соборы, были не совсем такими, как мы с вами.

– Они были совсем другими, – подхватывает Кимберли.

– Меня всегда учили – а в прежние времена меня хоть чему-то учили, – говорит Валери, – что стрельчатая арка – это трансформация полуциркульной романской арки. Почему-то зодчие решили ее преобразовать. И добавили ей божественности.