Лутра

маленькое отверстие он дышит. И обнаружить зайца под снежным покровом так же трудно, как Карака в его глубокой норе.

Иногда над отдушиной пробегают тени, но заяц даже не шевелится, словно знает, а может быть, и в самом деле знает, что его не видно. Да и кто тронет его? В этих местах редко появляются большие орлы, а канюки ни здешние, ни пришлые не опасны.

На одной придорожной акации сидят два сарыча. Один родился здесь, а другой — далеко на севере, где-то в тундре, и теперь они с подозрением смотрят друг на друга. Они родственники, но, возможно, и не подозревают об этом. Чистят перышки, прислушиваются, нет ли поблизости людей.

— Давай полетим на юг, — встряхивается здешний, простой, обыкновенный сарыч, — там больше еды. И будет теплей.

— Еды нам хватит и тут, — потягивается другой сарыч, зимняк. — Ты говоришь, там теплей? И тут не будет холодно. В наших краях теперь нечего есть, все замерзло и побелело. А здесь хорошо.

— Ну, что ж, — раскрывает крылья первый. — Хватит нам здесь мышей, не всех еще мы истребили.

Он взмывает к облакам и, равномерно махая крыльями, пускается в путь на юг. Его северный родич некоторое время смотрит ему вслед, потом, отделившись от дерева, делает небольшой круг, изучая местность. Он прилетел сюда вчера вечером, переночевал на большом вороньем дереве и теперь отправляется на поиски пищи, ведь в животе пусто, а ветер стих.

Снег перестает падать, поэтому зимняк кружится довольно высоко и, распластав крылья, обозревает реку и окрестности. Вдоль берега тянется узкая полоска леса с высокими большими деревьями. Стало быть, там можно отдыхать и спать. В рощице Карака тоже есть несколько старых деревьев, но они возле камышей. Подальше блестят озера и темнеет большой бор, где он ночевал. Слева дымит деревня, видны отдельные строения у реки, мельница и дом мельника.

Зимняк снизу кажется почти белым; он так же, как и простой канюк, трудится на полях — очищает их, поедая вредителей посевов. Когда прилетает зимняк, обыкновенный сарыч улетает; весной здешний сарыч возвращается с юга, а зимняк отправляется на свою северную родину.

— Пост сдал, — как бы говорит он.

— Пост принял, — отвечает прилетевший.

И если бы не они, мыши избаловались бы и сгрызли все вокруг.

В мягкую зиму случается, что сарыч, родившийся в Венгрии, здесь и зимует, не улетает на юг и кобчик, и тогда жизни мышей постоянно угрожает опасность. Днем за ними охотятся сарычи, ночью хорьки, ласки, лисицы. И тогда весной мышиному народу очень надо стараться, чтоб возместить нанесенный ему зимой урон.

Но вот снегопад стих, в воздухе носятся лишь редкие снежинки. Зимняку надоело осматривать окрестности; он снизился до привычной высоты и стал бить крыльями, как его улетевший сородич.

—Ге-ге-ге, га-га, и Кьё прилетел. Видно, надоело ему мерзнуть у себя на родине.

Кто знает, говорят или не говорят так гуси, а может быть, даже прибавляют:

—Здравствуй, зимняк! Ты что, замерз в своих штанишках? Что нового дома?

«Наглая орава!» — думает сарыч и, описав красивую дугу, не без презрения покидает ватагу большеротых лапотников.

Как мы ни уважаем зимняка за его когти, крючковатый клюв и хищный нрав, гуси его ничуть не боятся. И зайцы тоже. Трусишка Калан, защищая на своем лежбище детенышей, и то лапами отбивается от этого врага. И надо сказать, что иногда за сарычами гоняются даже безобидные серые куропатки.

Случается, правда, сарычи опустошают птичьи гнезда, уносят беспомощных зайчат, но тут уже виноваты родители. Надо лучше смотреть за детьми!

Однако к осени детеныши подрастают, и северный странник питается главным образом мышами. Он уже успел поймать одну, а теперь снова снижается, да так, точно шагает по гигантской лестнице. Пикируя с большой высоты на землю, он бы разбился, поэтому при снижении время от времени останавливается и только с последней ступеньки, раздвинув когти, бросается вниз.

—Ци-ци-ци, — тихо пищит мышь, но тут же стихает. Птица несет ее на одиноко стоящую акацию, обычно

служащую сарычам столовой.

Полдень уже позади. Далекий колокольный звон пронесся над полями, и зимняк с подозрением прислушивается, — ведь в тундре не звонят в колокола. Звук, конечно, непривычный, но не таит в себе опасности, и он понимает, что в этих краях звон — дело повседневное.

Опасность — не для него, а для Миклоша — возникла совсем в другом месте в лице тетушки Винце, хозяйки покойного рябого петуха.

Поев отменной лапши с творогом и шкварками, приготовленной тетей Юли, Миклош вытер рот и под усыпляющее потрескивание печки раздумывал, закурить ему трубку или лучше подремать на диване. Он очень рано вставал и поздно ложился, ведь рабочий день егеря тянется долго. Ел и спал, когда придется.

А сейчас мечтал поспать.

Но одно дело мечта, а другое — суровая действительность.

Суровая действительность в образе повязанной платком старушки прошла по сеням. Ни о чем не подозревая, Миклош прислушивался к тихому разговору, который слился с голосами моющихся кастрюль и крышек.

—Дома, понятно. Может статься, уже спит. Ни днем, ни ночью нет у бедняги покоя.