Лужок черного лебедя

В кинотеатре как раз сейчас закончились «Огненные колесницы», зрители покидают зал. Девушка с фонариком ходит между рядами, собирает пустые ведра из-под поп-корна, стаканы из-под газировки, и бросает их в пакет для мусора. Салли и ее новый бойфренд сейчас выходят из кинотеатра, говоря: «какой хороший фильм», хотя фильм-то они почти и не смотрели, потому что в основном тискали и лапали друг друга. И бойфренд Салли, наверно, сейчас говорит: «а пошли на дискотеку». А Салли отвечает: «Нет. Пошли лучше в дом на колесах. Мои сейчас гуляют, и там никого нет».

Песня группы UB40 под названием «Один из десяти» где-то сейчас играла так громко, что дрожь пробегала по перекрытиям-костям отеля.

Луна словно растворила мои веки.

Время тянулось вечно, липкое как патока.

– Ох, сволочная сволочь, и сволочной Крейг сволочь Солт, облитый сволочизмом!

Отец упал, споткнувшись о край ковра.

Я продолжал делать вид, что сплю. Я не хотел, чтоб он знал, что разбудил меня под двум причинам: (а) я еще не простил его; (б) он натыкался на вещи, как комик-пьяница в немом кино, от него несло парами алкоголя, и я не хотел, чтобы он в таком состоянии увидел мою верхнюю губу и стал отчитывать меня. Пусть лучше сделает это завтра, когда протрезвеет.

Дин Моран был прав. Видеть, как твой отец писает – это ужасно неприятно.

Он медленно, словно астронавт в невесомости, дошел до ванной. Я услышал, как он расстегивает ширинку. Он пытался писать тихо, направив струю не в сифон, а в фарфор, но… промахнулся, и струя зашипела по полу ванной.

Через секунду ему все же удалось направить ее в унитаз, и раздался громкий журчащий звук.

Звук продолжался сорок три секунды (мой рекорд – пятьдесят две).

Отец стал вертеть рулон туалетной бумаги, чтобы стереть лужу с пола.

Потом зашипел душ, и отец залез в ванну.

Прошла минута, и я услышал звук рвущейся материи, потом лопнули двенадцать пластиковых колец, держащих штору для душа. Потом – удар и рычание: «Сволочь!»

Я слегка открыл глаза – и чуть не завопил от ужаса.

Дверь ванной открылась сама по себе. Я увидел отца. На голове у него был тюрбан из белой пены, в руках – труба, на которй обычно висит шторка для душа. Он был злой, оскалившийся и голый. Но в паху, там, где у меня висела мошонка, похожая на маленький мешочек с двумя желудями, у отца болталось что-то огромное, сморщенное и волосатое, как бычий хвост. Оно просто висело там!

И еще лобковые волосы – густые, как борода буйвола! (у меня там только девять волосков!)

Самое омерзительное зрелище в моей жизни!

Отцовский храп – это что-то: смесь свиста и пронзительного хрюканья. Уснуть под эту канонаду невозможно. Не удивительно, что они с мамой спят в разных комнатах. Шок, вызванный видом отцовской промежности, постепенно проходил. Но теперь я беспокоился о другом: неужели я когда-нибудь проснусь, и у меня между ног будет то же самое? И вот что еще приводило меня в ужас: я не мог поверить, что четырнадцать лет назад я был зачат лишь потому, что один сперматозун вылетел из этой штуки и достиг яйцеклетки.

А буду ли я когда-нибудь отцом? Неужели во мне, в моей мошонке сейчас сидят будущие люди? У меня ведь еще ни разу даже не было «эякуляции», ну, кроме тех случаев, когда мне снилась Дафна Маддэн. Неужели где-то сейчас ходит девочка, внутри которой живет вторая половинка моего будущего ребенка? Там, глубоко внутри ее замысловатых органов? И что она делает сейчас, эта девочка? Как ее зовут?

Слишком много мыслей.

Полагаю, у отца завтра утром будет жуткое похмелье.

Точнее – сегодня утром.

Каковы шансы, что мы на рассвете пойдем на пляж запускать воздушного змея?

Большой, жирный ноль.

– Ветер северный, – закричал отец, – дует прямо из Нормандии, через Ла-Манш, ударяется в прибрежные скалы и – але-оп! – преодолевает их, создавая восходящий поток теплого воздуха! Это идеальная погода для воздушного змея!

– Идеально! – Закричал я.

– Дыши глубоко, Джейсон! Это полезно для легких, особенно после того, как ты пережил сенную лихорадку! Морской воздух полон озона!

Отец медленно разматывал катушку, отправляя змея все дальше в синеву. Я взял еще один теплый пончик с джемом.

– Решил подкрепиться, а?

Я улыбнулся. Это просто эпично – стоять здесь на рассвете. Рыжий сеттер на побережье бегал наперегонки с самим собой, радостно топтался в волнах, набегающих и уползающих обратно в море. Сланец крошился и мелкими брызгами сыпался со скал со стороны Шармута. Грязные облака застилали горизонт, и утреннее солнце как бы щурилось из-за них, словно из-под полуопущенных век, но это было неважно – ведь главное, что сегодня ветрено, а это идеальная погода для воздушного змея.

Отец крикнул что-то.

– Что?