Лузитанская лира

Кто я такой? Я — облик, превращенный
Печалью в облако на солнечном закате…

Я — брат печали, брат родной теней

Деревьев, что, от ветра обезумев,
Танцуют хороводом под луной.

Я — брат печали. Потому скитаюсь

По этим обезлюдевшим горам,
Когда трезвучья сумерек пустынных
Золотозвонными колоколами
Как будто вызывают вновь из мрака
Виденья, тени, призраки былого…

Я под луной среди лесов сосновых

Брожу один, когда зефир, проснувшись,
Свои крыла прохладные расправит,
И в шуме темных листьев слышу смутный
Печальный ропот голосов
И сумеречный ритм стихов чеканных —
То братья строк, которые слагаю
Я в миг божественный, когда навек
Мне сердце наполняет бесконечность
Неясной дивной грусти, порожденной
В немыслимых глубинах ночи.

Грусть детства! В ней неведомая тайна

Зари желаний, облаченной дымкой
Загадочной, в которой вдруг всплывают
То лики ангелов, то лица женщин,
То зыбкие, неясные обличья,
И тают вновь в таинственном томленье…

Я — брат печали. Оттого я в братстве

С деревьями, мне внятен их язык,
Весною смех цветов я слышу,
Но ликование деревьев, приникая
К моей печали, вянет и желтеет
И опадает жухлою листвой…

Внимаю стону, горестному плачу…

Его хочу я превратить в стихи,
Изобразить понятным четким словом,
Написанным чернильной чернотой
Теней под этой бледною луною…

О, стать бы голосом природы неживой,

Чтоб подражать и сумеркам, и ветру,
И горному великому молчанью…
Безмолвье вечных гор! Оно таится
На недоступных высочайших пиках,
Сгущаясь там до плотности утесов,
И обретает форму изваянья,
Едва отделанного. Ведь молчанье — бог,
И в свете звезд его извечный образ
Вознесен на гигантском алтаре…

Благословляю именем печали

Молчанье горних бездн! О тишина
Божественная Серры-де-Маран[149],
Ты разрастаешься, и полнишь дали,
И в бесконечность всходишь — ощущаю,
Как бронзовою тяжестью своей
Ты пригнетаешь долы и холмы
И окружаешь мой печальный дом,
Что изумленно окна распахнул.