ЛВ 3 (СИ)

— Ох и мудреные слова ведаешь, ох и сложные. Константа говоришь? А шо цэ таке?

Чуть не зарычал чародей капюшончатый, но пояснил:

— Это значит — неизменные составляющие, ведунья.

— Ммм, вот оно как, — протянула задумчиво.

А задуматься было о чем — об охранябушке. Я вообще была пьяная, злая и устала как черт опосля семи дней жизни у кикимор. Ну, серьезно, мужика они себе нашли. Тут подсоби дверь приладить, тут стол сообрази, тут крышу поправь, ибо «ты ж мужик». Я все думала черт по иному поводу возмущается, телесноэксплутационному, а оказывается вот в чем загвоздка была. Короче вот как черт не способен был с утра до вечера с молотком да топором «тыжмужика» отрабатывать, так вот и я не смогла. Устала я! Достало все! Надоело, сил моих нет.

А потому, решено было с делом этим завершать. Как есть завершать.

— Я-то может и пьяна, чародей, — проговорила, бутылку сжимая, — но вот что мне и пьяной известно — любые взятки имеют свойство расти в размере. Сейчас ты требуешь чародеев твоих отпустить. А что потребуешь после?

И понял изверг, что противник ему достался сообразительный.

Но он-то на свои константы опирался, вот и решил если уж требовать, то требовать по-полной программе.

— Ты пропустишь нас в Гиблый яр, в самый центр его, и отзовешь Заповедную чащу.

То есть каменного лешеньку хотят. А точнее того, что сдерживает он ценой жизни своей да подвижности, ради чего он собой пожертвовал, да камнем обратился. Что ж — у чародея этого губа была не дура.

А я дурой не была в принципе, потому как помнила слова дьявола:

«Цена открытия врат Жизни — жизнь архимага. Цена уничтожения врат Смерти — жизнь аспида».

И если уничтожать врата Смерти этим надобности не было, то вот открыть врата Жизни было их главной целью. А значит, никто мне Агнехрана никогда не отдал бы. Он им самим нужен, для того чтобы убить его близ врат Жизни, да отворить их, в мир наш впуская всех тех чародеев, что были уничтожины Водею во времена стародавние.

Представила себе толпу неубиваемых чародеев — содрогнулась.

«Весь, — позвал мысленно лешенька, — чего испугалась-то?»

«А по глупости, лешенька, по дурости по-бабской. Это как в сказке, когда молодуха, к коей жених свататься пришел, в погребок-то спустилась, увидела топор на полке, представила как вот выйдет замуж то, ребеночка нарожает, ребятенок этот в погреб спустится и рухнет на него этот топор, да и убьет».

«Это ты к чему сейчас?» — не понял друг верный.

«К дурости, — ответила ему спокойственно».

«Неужто своей?» — лешеньку понять можно было, он меня пьяной вообще впервые видел.

«Неееет, — протянула ехидно, — если кто-то тут дуростью то и охвачен, то не я».

И подавшись вперед, подбородок кулаком подперла, да и ласково у чародея в капюшоночке и спросила:

— А скажи-ка мне, чародейка заумная, ты всех вокруг за дураков держишь, али только мне так свезло?

И вспыхнула над чародеем ярость черная, злоба ядовитая, гнев исполинский. Ведунья лесная того бы не увидела, да только не была я ведуньей — ведьма я, как есть ведьма, да еще и в силу вошедшая, от того все эмоции его мне видны были как на ладони.

— А теперь ты мне скажи, — прошипел капюшонка чародейская, — ученица твоя, какую руку архимага своего первой получить желает — правую, али левую? Я пришлю, мне не жалко.

Улыбнулась я, с нежностью почти, поглядела на него, головою скорбного, и вопросила ласково:

— Поиграть хочешь? Что ж, сыграем. Только поверь мне на слово — та игра тебе не понравится.

И повернув блюдце так, чтобы узрел чародей сотоварищей своих, с нечистью отважно сражающихся, да спросила:

— Ты, чародей, Заратара как хочешь? В виде деревца, али сразу плодом несъедобным?

Не понял меня чародей. И мне для того слов не требовалось — я эмоции видела, и видела как гнев да злоба черная, напряжением да удивлением сменяются.

— Ничего ты ему не сделаешь! — прошипел как плюнул чародей. — Заратар неубиваем. Нити жизни его в моих руках.

«Конечно-конечно, — подумала, чувствуя, как в самой злость просыпается, — помню я, как чародейку Сирену именно ты и убил».

А вслух то елейным голосом, ласково так, аки с больным на всю головушку разговаривают, так и продолжила:

— Да кто ж тебе сказал, что мне его убить потребуется? Можно ведь и не убивать.

И передав бутылку графу Гыркуле, взялась я за клюку свою могучую, сжала крепко-накрепко, в сторону чародеев направила, да и силу ведуньи лесной в удар вложила.

И помчалась светло-зеленая магия, словно вихрь управляемый, да яркие салатово-зеленые листочки тополя в вихре том к чародею понеслись. И окутал смерч магический чародея, заорал-заголосил Заратар-маг, да последний то был его крик. И схлынула магия, в клюку вернулась. А в гроте, полном оторопевших чародеев да страшной нежити, стоял тополь стройный, молоденький, свеженький, красивый.

И вот тогда улыбнулась я собеседнику своему, да улыбкою широкою, наглою, уверенной.

Взвыл капюшон.