ЛВ 3 (СИ)

Прости, лешенька, да не было другого варианта. Без Агнехрана жизни не только мне нет, но яру Гиблому, и лешему каменному, и всем тем, против кого чародеи выступят. Сильны они, опытны, да жестоки сверх меры. Ведьмы и те с ними не совладали, а это уже о многом говорит.

«Не печалься, — попросила мысленно, говорить я уже не могла, — Дарима подрастет, хорошей ведуньей станет. Леся и Ярина сильны как никогда. С нами вампиры, волкодлаки, бадзулы, моровики… Водя тоже с нами…»

Но не согласен был лешенька, и зарычал да так, что пригнулись верхушки деревьев:

— ЗАЧЕМ?!!

И правду ответила:

«По схеме той, что нашли, двадцать четыре чародея в Заповедный лес проникнуть только могли, а им восьми хватило, лешенька. Всего восьми. И от навкар лес наш мы чудом спасли, ты это не хуже меня понимаешь, а без Агнехрана не спасли бы и вовсе».

«Но ведь спасли же!» — леший простонал.

Сердце мое уже так долго не билось, в голове темнело, силы утекали как песок сквозь пальцы… А я сказать еще должна была:

«Это лишь первая группа была, лешенька, еще есть вторая… и я сомневаюсь, что одна…»

И потемнело в глазах, да так словно ночь непроглядная опустилась, вдох сделать попыталась было, да не сумела никак, ничего уже не сумела… Лишь ощутила, будто взлетаю к звездам, к самым звездам лечу. Они почему-то не сияли, словно тусклые стали, и к ним не то чтобы лететь, на них и смотреть то не хотелось вовсе, но смерть не спрашивает, смерть забирает безжалостно.

И вдруг остановился мой полет. До звезд оставалось рукой подать, а остановился он. И замерцали звезды пылью да песком, отразились блестками на платке черном эфы песчаной, что перед костром одиноким одна и сидела. И взглянула та эфа на меня глазами змеиными, да произнесла отрешенно:

— Что ж, ведьма лесная, права я оказалась — у тебя свой путь. Да только путь тот был материнским словом освещен, материнским последним желанием. А мать твоя, погибая, от всей души, от всего сердца кровоточащего, пожелала тебе удачи, Весена. Вот и везло тебе, завсегда везло, а ты свое везение другому отдала. Вот твое везение и закончилось, девочка.

И ощутила я песок, теплый, согревающий, мягкий. На него села, его рукой коснулась… И поняла, что не чудится мне это, и не бред сознания умирающего происходящее, а реальность, пусть и странная.

— Ты дар материнский себе вернуть можешь, ведьма, — продолжила эфа Черной пустоши, — и спасешься. В последний миг, но спасешься. Решайся, Весена.

На что решаться-то?

— Аедан…- говорить не могла почти, с трудом имя его аспидово выговорила.

Эфа ничего не ответила – лишь на огонь костра что горел перед ней взглядом указала. И вгляделась я, да и увидела. Смертный бой я увидала, и в бою том супротив одного Агнехрана – три десятка чародеев насмерть стояли, а Данирка-чародей позади всех, подлый злодей и в бою один-на-один соратниками прикрылся.

И я к костру ближе наклонилась, да и услышала слова чародея мерзкого: «Продолжайте атаку, его сердце я остановил. Он на последнем издыхании, сейчас рухнет замертво».

Как чувствовала! Вот как чувствовала, что не выйти было Агнехрану из этого боя живым. А теперь они в него заклинание воспламеняющее, а охранябушка мой в огне не горит. Они в него водным смерчем — но Агнехран и в воде не тонет. И взвились в смерче сотни кинжалов, и даже в тело сильное впились – вот только кровью маг не истек, рухнули кинжалы наземь, а все раны на теле архимага затянулись мгновенно. Да и боли он никакой не испытал, от того чистым остался разум его, болью не затуманенным.

И поняла я, что улыбаюсь. Улыбка на губах счастливая, несмотря ни на что, несмотря даже на то, что последний раз вижу его, но я эфе Черной пустоши и за это была благодарна, за то что дала возможность убедиться, что хорошо все с ним.

— Вижу улыбку твою, значит не жалеешь ни о чем, — тихо сказала та что ядовитым прикосновением убить может.

— Не жалею, — решительно подтвердила я.

И к смерти приготовилась, чувствовала уже ее дыхание, я же ведьма, я такие вещи чувствую.

И вдруг взметнулось пламя, что между мной и эфой горело ярко, да схватила меня за руку пустынница. Так схватила, что не вырваться. И опалил огонь пустынный лицо, волосы, думала и меня опалит, да вдруг рухнула я вниз, и не сразу поняла, что в прошлое я рухнула.

«Девочка моя, моя девочка»… — я маму никогда не видела, но узнала сразу.

У нее были светлые, светло-русые волосы, на бледном лице проступили веснушки россыпью поцелуев солнца, руки в крови были, как и рубашка нательная, и меня, совсем крошечную, едва рожденную, она крепко держала за ручку, и шептала голосом слабеющим:

«Куда ни пойдешь — удачу найдешь.

На что не решишься, везеньем обрядишься.

К чему ни прикоснешься — то ждет успех.

Девочка моя, будь счастливее всех».

И в пустынный костер упали мои слезы, а эфа хватку разжала, позволяя мне руку высвободить.