ЛВ 3 (СИ)

— Ой, а какой у вас ребеночек-то сладкий, весь в отца! — сказала я.

Молодуха тут же забыла о своей красе попранной, и к младенчику обратила взор исполненный любви материнской, и проворковала:

— Да вот только спит в последнее время неспокойно, а так здоровенький, Елисеюшка.

— А имя то какое славное,- добавила я еще ложку меда.

Водя молчал. Молчал, а потом возьми и спроси:

«А это вообще нормально, что ты ребенка сладким назвала? Это ж вроде как синоним термина «вкусный». И что, никого не напрягает, что ты младенца вкусным сочла?»

«Не-а», — нагло ответила ему.

А между тем мужик-то на похвальбу младенцу не купился, и начал переть на Водю, угрожающе перехватив молот и прорычав:

— Ты что, на Любу мою заглядываешься, ирод проклятый?

«Почему сразу ирод?» — возмутился водяной.

«Потому что чужой, а чужих тут не любят».

«Веся, ты издеваешься? Это ярмарка. Здесь три сотни чужих сегодня!»

«Купцы это купцы, они не чужие, они свои», — глубокомысленно объяснила я.

Но Водя мысль ухватил, повернулся к кузнецу да и спросил деловито:

— Почём топор, уважаемый?

Уважаемый прищурился и с подозрением уточнил:

— А ты кто будешь? Неужто, купец?

— Купец! — гордо подтвердил Водя.

— А есть, кому за тебя поручиться-то? — кузнец оказался опытным, такого не проведешь.

Но и Водя не ударил в грязь лицом, и заявил:

— Савран. Савран сын Горда-кузнеца поручитель мой.

И загудел народ уважительно, Саврана тут знали, опустил молот кузнец, да и подойдя ближе, сказал:

— Ну, коли купец, пошли товар свой покажу. А Савран-то где сам? Он у меня скобы заказывал, топоры, да пруты странные железные, сам не понял к чему. Расскажешь?

— Заказ оплачу, — решил Водя.

Это было правильное решение.

— Душа моя, а ты пока выбери что тебе по нраву, — уходя, бросил мне водяной.

Это было неправильное решение, потому как быстро люд торговый соображает, очень быстро.

— Весена, а хошь бусиков нарядных? — раздалось справа.

— Монисто золотое! — сразу сделал ход конем зототенщик слева.

— Сковорода чугунная! — заорала бабка с конца ряда, замахнувшись сходу на жизнь мою семейную.

Ну а я подумала — почему нет? Хочу бусиков. Про монисто не уверна. Сковороду… а тоже хочу, от чего нет? И пошла я по рядам торговым, прикидывая, чего бы мне хотелось то бы. И оказалось что многого.

***

— Детей вам, детишек побольше, — забирая плату, которую вдвое завысила, сказала кланяясь Воде и сильно похудевшему кошелю очередная торговка.

— Спасибо, будем стараться, кровать-то уже есть, — прошипел водяной.

А я что? Стою себе, петушка на палочке посасываю с видом невозмутимым. Водя на меня глядит, опосля на телегу, которую тоже купить пришлось втрое дороже, и снова на меня, потому как на телеге таки да, кровать имелась, и матрац, и перина, и полотенца расписные праздничные и простые белые, и скатерть, и стол, и стулья, и ковры настенный да напольный, и подушки, и к ним наволочки расшитые цветами, и чашки, и тарелки, и…

— Не виноватая я, — плечами пожала невозмутимо, — ты просто слишком долго у кузнеца был.

— Десять минут! — констатировал Водя.

— Был бы двадцать телег было бы две, — ничуть не смутилась я.- Петушка хошь?

Зря спросила, тут же со рядов к Воде кинулись бабы с петухами.

— Вот, гляди, купец, красавец какой. Всех кур за день перетопчет, гарантирую!

— А мой перетопчет твоего, унеси куренка, не позорься, — осадила ее вторая. — На, купец, гляди петух какой! Всем петухам петух! Королевский петух! Лучший петух в округе!

Я поглядела на петуха — тот выглядел печально, явно насильно уволоченный от своих курочек, да проведший весь день на базаре без крошки хлеба, и потому петух был печальный такой, грустный, одинокий.

— Хочу петуха, Водь, хороший же петух, — сказала я.

Незабываемый взгляд водяного стал еще более незабываемым, когда торговка добавила:

— А к петуху надо бы курочек, чтобы не заскучал-то в одиночестве.

— Хороший петух, — я с трудом улыбочку сдержала, — а главное такой одинокий. Жалко же.

Через пять минут у нас были петух, десять курочек, коза, корова со бычком который «за год во какой вырастит» и две овцы с бараном. Откуда взялись овцы я не ведаю, я их точно не покупала, мне только баран понравился, какая-то новая порода, но Водя покорно за все заплатил. Кошелек на его поясе тоскливо испустил дух, расставшись с последним золотым и все бы ничего, но тут водяной взял и достал второй кошелек из-за пазухи. Я взвыла, а кто-то в народе решил:

— И дом бы вам надо бы справный! У меня теща как раз продает!

«Реки ради, скажи, что в кошельке одни медяки, пожалуйста!» — потребовала я.

Водя на меня поглядел с хитринкою, и уже собирался было сказать что-то другое, да я опередила:

— Дом не можем, у маменьки жить будем, — и вздохнула скорбно.

— У грымзы ентой, что тебя, сиротинушку, завсегда обижала? — вопросил кто-то.

Кажется, перестаралась я с вызыванием жалости к судьбе несчастной угнетаемой мачехой сиротки. Но и Воде все это надоело, и произнес он:

— Так, а где ж тут работнички мои?