Львиное логово (СИ)

Ясмин очнулась от бешеной скачки. Где-то в затылке пульсировала боль, которая просто кричала о том, что случилось несчастье. Она ничего не помнила из того, что произошло за последний день, и ее сильно тошнило. Но главным было не это, а то, что она ехала, судя по запаху, на верблюде. А судя по скрюченной позе и темноте вокруг, ехала она в тюке, как товар на продажу. Ее руки были связаны и уже начали неметь. Ясмин поняла, что с ней все-таки случилось то, чего она больше всего боялась. В голове был полный сумбур, мысли мелькали и обрывались на половине. Ее похитили, это ясно. А что с мужем, что с детьми? Она ничего не помнила за последний день, а любая попытка вспомнить приводила к новой вспышке головной боли. Неужели детей тоже украли? А вдруг убили Зара? Почему она ничего не помнит? Болит голова, значит стукнули хорошенько, это тоже понятно. А не помнит она ничего, потому что так бывает после удара. Она видела, как брат Куруш упал, когда понес конь. Он тоже ничего не помнил, и у него тоже болела голова. И еще его сильно рвало. Так, стало проясняться. Ее похитили, но кто, где и когда, неизвестно. Что с детьми и мужем, она не знает. Ножа на поясе нет, зато есть сам пояс. Между ног не болит, значит ее не насиловали. Как хочется по-маленькому, просто сил нет. Придется в шаровары, останавливаться для посещения кустиков никто не собирался. Ничего, она это переживет. За мужа объявлена награда, живой он дороже, значит навряд ли его убили, наемники жадные, как вавилонские ростовщики. За детей тоже можно выкуп взять. Да, скорее всего, все живы. Или она одна так попалась, как глупая курица. Верблюд несется вскачь, дышит с хрипом, устал. Значит, будут подменные кони и верблюды, никто отдыхать в Сузиане не будет, не полные же они идиоты. Наверное, и люди будут тоже другие, которые уже до берега Тигра домчат без остановки, а там ждет лодка. На том берегу — владения ассирийского царя, там ее никто уже не найдет. Великий Ахурамазда, пусть их догонят раньше, чем она переплывет реку. Иначе — конец. Или не конец, и все дело в выкупе. Брат заплатит, сколько бы ни попросили. А потом найдет и попросит Шуму задушить всех собственными кишками. Нет, он сам это сделает, если муж позволит. Зар сам их задушит, своими руками. А если Шума улыбнется, они просто сдохнут от страха. Неожиданно верблюд остановился, раздувая бока в одышке. Тюк сняли и перебросили на новое животное, которое сразу пустили вскачь. Значит половина пути до реки уже пройдена. Потом в лодку, и в Ассирию. Надо вспомнить, что говорил Сукайя. Она не должна вызывать похоть, иначе ее изнасилуют всем отрядом. Что же он ей советовал? Точно, выглядеть настолько жалкой уродиной, чтобы ни у кого не возникло желание. Она же училась этому. А как она хохотала, когда он ей давал советы на случай, если ее захотят изнасиловать. Дура набитая. Она только сейчас поняла, как он был прав. Хоть бы получилось. Лучше это, чем позор на всю жизнь. Она выживет, она обязательно выживет. У нее дети и муж. Светлые боги, как же страшно!

На второй день, наконец, скачка остановилась, и она услышала плеск весел по воде. Великий Ахурамазда, она не успела. Это конец. Слезы бессилия начали душить Ясмин, она даже не вспомнила, что за эти два дня она ничего не ела и не пила. Да ее даже из мешка не вынимали. А ведь скоро вынут. Как говорил ее ненаглядный муж: У вас никогда не будет второго шанса произвести первое впечатление. Вот сейчас ее шанс. Первый, он же последний. Она жила в жестоком мире и хорошо представляла, что происходит с женщинами, когда их насиловали пятнадцать-двадцать человек. Сукайя, спасибо тебе. Век не забуду, — думала она. Тюк грубо сорвали с верблюда, и бросили в тростниковую лодку. Рядом раздавались хриплые голоса, говорившие на аккадском.

— Ушли, не верится прямо. Господин будет доволен.

— У меня не задница, а кровавая мозоль.

— У меня тоже.

— Когда хоть пожрать можно будет нормально? Два дня на ходу жевал.

— Потерпи немного. К вечеру в лагерь придем, пожрем, выпьем и эту сучку оприходуем.

— А можно?

— Так не запрещал никто. Значит можно.

— Хорошо, красотка, сказали, каких поискать. Может, посмотрим, одним глазком.

— Да у тебя один и есть, — захохотал второй, явно довольный каламбуром. — Посмотришь вечером. И глазком, и не глазком.

— Скорей бы с рук ее сбыть и деньги получить.

— А мне не хочется, думаешь? Как представлю награду, аж голова кружится. Все шлюхи в Вавилоне мои будут.

Ясмин почувствовала, как грубые руки лапают ее через мешок.

— Чет худовата. Вроде сказали, из богатеньких бабенка. Муж голодом морит или больная какая?

— Да вроде красотка, сказали. Должна быть в теле. Я не видел ее.

— Ладно, вечером разглядим. Гы-гы.

Наемники заткнулись, и стали перегружать ее на нового верблюда, который пошел уже вполне щадящим шагом. Ни есть, ни пить, ни сходить в кустики Ясмин так никто и не предложил. Она была грязная от вонючего мешка, в котором сидела, мокрая, по понятной причине, а все тело болело от непрерывной тряски в течение двух дней.