Львы Сицилии. Сага о Флорио

Корица, перец, тмин, анис, кориандр, шафран, сумах, кассия…

Пряности используются не только для приготовления пищи, нет. Это лекарства, это косметика, это яды, это запахи и воспоминания о далеких землях, где мало кто побывал.

Чтобы попасть на прилавок, палочка корицы или корень имбиря должны пройти через десятки рук, проехать в длинном караване на спине мула или верблюда, пересечь океан, добраться до европейского порта.

Конечно, с каждым шагом их стоимость увеличивается.

Богатый человек – тот, кто может купить их, богатый – тот, кто может торговать ими. Пряности для кухни, а тем паче для медицины и парфюмерии доступны немногим избранным.

Венеция разбогатела на торговле пряностями и сборе таможенной дани. Сейчас, в начале XIX века, пряностями торгуют англичане и французы. Это из их заморских колоний прибывают корабли, груженные не только лекарственными травами, но и сахаром, чаем, кофе, какао-бобами.

Падают цены, расширяется ассортимент, открываются порты, увеличиваются поставки. В деле не только Неаполь, Ливорно или Генуя – и в Палермо продавцы пряностей объединяются в корпорацию. У них даже есть своя церковь – Сант-Андреа дельи Амальфитани, названная в честь любимого амальфийцами святого Андрея.

И растет число тех, кто может позволить себе продавать пряности.

* * *

У Иньяцио перехватывает дыхание.

Как и всегда.

Всякий раз, когда баркас приближается к порту Палермо, он чувствует трепетное волнение, словно влюбленный. Он улыбается, обнимает Паоло за плечи, и брат отвечает ему тем же.

Нет, он не оставил его в Баньяре. Он взял его с собой.

– Ты доволен? – спрашивает.

Иньяцио кивает, его глаза блестят, грудь вздымается, он вдыхает открывающееся перед ним величие города.

Он оставил Калабрию, свою семью, или, вернее, то, что от нее осталось. Но теперь глаза его наполнены небом, наполнены морем, он не боится будущего. Страх одиночества – химера.

Душа замирает от красоты: бесчисленные оттенки синевы, из которой выступают стены порта, нагретого полуденным солнцем. Устремив взгляд на горы, Иньяцио гладит обручальное кольцо матери на безымянном пальце правой руки. Он надел его, чтобы не потерять. Прикасаясь к кольцу, он чувствует, что мать где-то рядом: он слышит ее голос, она зовет его.

Город перед ним обретает зримые очертания.

Купола, облицованные майоликой, зубчатые башни, черепица. Вот и бухта Кала, где пришвартованы фелуки, бригантины, шхуны. Бухта в форме сердца, заключенного меж двумя полосками земли. За лесом корабельных мачт можно увидеть городские ворота и надстроенные над ними палаццо: Порта-Доганелла, Порта-Кальчина, Порта-Карбоне. Дома лепятся друг к другу, толкаются, будто хотят отвоевать себе немного места, чтобы хоть краешком фасада смотреть на море. Слева из-за крыш выглядывает колокольня церкви Санта-Мария ди Порто Сальво; чуть дальше вырисовываются церковь Сан-Мамилиано и узкая башня церкви Аннунциата, а затем, почти вровень со стенами – восьмигранный купол Сан-Джорджо деи Дженовези. Справа еще одна церковь, небольшая приземистая Санта-Мария ди Пьедигротта, и внушительный силуэт окруженного рвом замка Кастелламаре; чуть дальше, на одной из полосок земли, огибающих бухту, – лазарет, куда помещают на карантин заболевших моряков.

Надо всем нависает мыс Монте-Пеллегрино. За ним тянется цепочка покрытых лесом горных вершин.

Аромат поднимается от земли и парит над водой: в нем перемешаны запахи соли, фруктов, горелых дров, водорослей, песка. Паоло говорит, это запах земли. А Иньяцио думает: нет, это запах Палермо.

Из гавани доносятся звуки трудовой жизни. Аромат моря перекрывается едким зловонием: запахом навоза, пота, смолы и стоячей воды.

Ни Паоло, ни Иньяцио не замечают, что Джузеппина смотрит назад, в открытое море, словно хочет увидеть далекую Баньяру.

Она вспоминает прощание с Маттией. Для нее эта женщина не просто золовка: она – подруга, опора, помощь в первые трудные месяцы после свадьбы с Паоло.

Джузеппина надеялась, что Барбаро и Маттия приедут следом за ними в Палермо, но эта надежда враз умерла. Паоло Барбаро заявил, что предпочитает остаться в Баньяре, но будет часто наезжать в Палермо: для торговли с Севером нелишне использовать еще одну безопасную гавань. Да и жена должна заботиться о доме и детях. Джузеппина, по правде говоря, подозревала, что он стремится оградить Маттию от влияния братьев: Барбаро не очень нравились их близкие отношения, особенно ее привязанность к Иньяцио.

Одинокая слеза катится по щеке, исчезает в складках шали. Джузеппина вспоминает шелест деревьев, подбирающихся к самому морю, дорогу через Баньяру к башне короля Рожера, солнечный свет, играющий на воде, на гальке пляжа.

Там, в бухте под башней, Маттия поцеловала ее в щеку.

– Не думай, что ты одна. Я попрошу писаря отправить тебе письмо, и ты тоже пиши. Не плачь, пожалуйста.

– Это нечестно! – Джузеппина сжала кулаки. – Я не хочу!

– Сердце мое, кори меу, ничего не поделать. Мы во власти наших мужей. Держись! – Маттия обняла ее.