Львы Сицилии. Сага о Флорио

— Говоря так, вы занимаете противоположную позицию, — вмешался Иньяцио, предупреждая обвинение со стороны отца. — Маман, я вам все подробно объясню в самое ближайшее время. Если подумать, ситуация более-менее определенная: в деле должны быть учтены не только наши интересы, но и интересы работающих на нас людей. Поэтому в прошлом году мы создали компанию почтового пароходства. — Он встал. — С вашего позволения, пойду наверх работать. Папа?

Винченцо указал головой на верхний этаж, где его ждали длинные отчеты, пришедшие с завода «Оретеа», который теперь обслуживал пароходы.

— Я приду позже.

Оставшись одни, Винченцо и Джулия гневно смотрят друг на друга.

— Наш сын умеет учтиво заставить меня замолчать. Я ненавижу, когда он так ведет себя со мной.

— Просто у Иньяцио намного больше здравого смысла, чем у тебя… чтоб ты знала. — Знаком он попросил лакея подать диджестив. В последнее время переваривание пищи превратилось в долгий, тягостный процесс — еда стала мучением.

— Нет. Правда в том, что ты не хочешь поверить в происходящее. Ты сам много раз говорил, что Сицилия не уцелеет без поддержки, что нам надо было стать английским протекторатом или чем там, но…

— А ты думаешь, что сейчас делают эти из Пьемонта? Они превращают нас в одну из своих колоний, ни больше ни меньше. Вдобавок забрали ценности бурбонской короны и увезли их к себе в Пьемонт, потому что им нужны были средства на узурпацию власти. Узурпацию, понимаешь? Подобный фарс могли устроить только Неаполь и Турин! И это только начало. Вот увидишь!

— Ты не любишь, когда тебе указывают, что делать. Так всегда было, разве нет? Со мной ли, с детьми, в делах — ты всегда будешь поступать так, как сам считаешь нужным. А ты не думал, что нет ничего плохого в том, что Италия от Альп до Марсалы станет единой? Это ничего не значит для тебя? А что ты скажешь о тех, кто ради этого пожертвовал жизнью?

Винченцо резко вскочил, не в силах больше терпеть этот разговор. Склонился над ней, сказал прямо в лицо:

— Джулия, по мне, так пусть нами хоть русский царь правит, это мало что изменило бы во мне, ясно? Дом Флорио не заканчивается в Мессине. Я хочу лишь, чтобы не трогали мой мир, они же хотят уничтожить… — Он зажимает рот рукой, чтобы не разразиться проклятиями.

Только не при ней.

Выпрямляется и ледяным тоном продолжает:

— Мне сообщили, что я должен буду усовершенствовать свои почтовые корабли, увеличить их скорость, в противном случае мои подряды — мои, понимаешь! — перейдут к генуэзским предприятиям. Они этого хотят — они это получат, но должны будут заплатить мне! Они знают, что только я могу обеспечить сообщение между берегами, которые им нужны. Я не позволю им забрать у меня то, чего я достиг. Если надо будет иметь дело с парочкой самонадеянных напомаженных усачей, которые говорят нараспев, я пойду на это. Ничего не поделаешь. Но если придется защищать то, что я создал, мне не важно, кто есть кто. Дом Флорио мой! Мой и моего сына. И ты это, даже если ты на их стороне, уже давно должна бы понять!

Бледная, Джулия встала и, не глядя на него, вышла из столовой.

* * *

Что теперь? — задается вопросом Винченцо.

Осторожно подходит, обращается к ней. Она цепенеет.

Джулия упрямая. С годами ее характер смягчился, да, но есть в ней что-то, что никогда не изменится. Она похожа на драцену, дающую тень в аркаде виллы: зеленая, яркая, но жесткая.

Правда и в том, что без Джулии он не может обойтись ни в этой жизни, ни в какой другой.

— Никогда больше так не делай, — Джулия чеканит слова с миланским акцентом, усиливающимся в моменты ярости. — Не смей вести себя со мной, как с дурочкой.

— А ты не выводи меня из себя, ради Бога.

— После тридцати лет, что мы вместе, ты все еще считаешь меня чужой. А ты сам? Вспомни, кто ты есть и откуда явился. Сын калабрийцев, приехавших в Палермо с заплатами на штанах, не забывай этого! — Она выкрикивает это ему, тыча пальцем в грудь. — Я вне себя, оттого что ты так и не понял, что мы — ты и я — одинаковые. Почему ты ведешь себя со мной так?

Верно, они одинаковые, он это знает. Но он никогда в этом не признается. Мужчина не может просить прощения у женщины. Он молчит, стоит, нахмурив лоб, в глазах смесь досады и покорности: за тридцать лет — да, много воды утекло — у него так и не получилось укротить ее. И это его способ просить прощения, других он не знает.

Он поднимает глаза к небу. Берет ее руку, она пытается высвободиться, но Винченцо не отпускает.

Джулия отступает от него на шаг.

— Мне нельзя было подпускать тебя, когда брат привел тебя к нам в дом. От тебя одни несчастья.

— Это неправда.

— Правда.

— Неправда, — повторяет он и хватает ее за запястья. — Никто не дал бы тебе больше, чем я.

Она мотает головой, вырывается.

— Ты никогда меня не уважал, Виченци. И если бы я не вырвала зубами и когтями то, что мне принадлежало, ты без лишних слов отнял бы у меня это.

И уходит, оставив его в лучах бронзового солнца, исчезающего за деревьями.

* * *

— Затопи камин, Маруцца, ночью холодает.