Львы в соломе

— «Капитан, капитан, подтянитесь!» — пропел он у двери пантюхинской времянки.

По мятой одежде Пантюхина мы догадались, что спал он, не раздеваясь. Он смахнул с лица перья от подушки, уставился на Хахулина еще не совсем прояснившимся взглядом.

— Чего, ребята? — с доброй хрипотцой спросил он.

— Ласточки низко летают, — сказал Хахулин, хотя названных птиц никто здесь ни разу не видывал. — К дождю никак…

— Худо дело, — оценил Пантюхин.

— Да и бурустановку угнали, — сообщил Хахулин.

Ноги у Пантюхина подломились, он сел на порог и ошарашенно-изумленными глазами обвел нас, толпившихся поодаль.

— Мать… — выдохнул он, но добавлять не стал, осекся, испуганно и тоскливо глянул внутрь времянки, где у него, знали мы, висела семейная фотография. — Шерше ля фам…

— Ищите женщину, — перевел Хахулин.

Тогда я, пораженный первой догадкой, огляделся, Среди нас не было Сандро-Фанеры. Я вспоминал, что он вчера вечером выпросил у меня галстук, посидел на нем, подложив под жесткий соломенный матрац, — утюга у нас не было. По его собственному признанию, галстуков он никогда в жизни не носил, а тут надел, несмотря на духоту, поверх цветастой байковой рубахи да еще так туго затянул узел, что чуть было не удавился. Уходя в сторону райцентра, он уверял меня, что идет смотреть аттракцион с медведем на мотоцикле.

Пока я припоминал эти в общем-то невинные подробности, Пантюхин справился с собой. Посуровев лицом, он пригласил Хахулина, Шустова и меня в свою времянку.

А остальным было велено раздеться до трусов и загорать.

— Шерше ля фам… — с философской скорбью повторил Пантюхин, когда мы уселись за узеньким дощатым столиком. — Опять любовь…

Это он намекал на историю с Васькой-летуном, и мне вдруг нестерпимо захотелось услышать над головой неторопкий стук аэроплана. С Васькой было бы легче. Облетел бы он спокойненько всю округу и высмотрел буровую установку.

По мере того, как Пантюхин вводил нас в курс дела, мне все явственнее виделась женщина, которая неизвестно откуда и зачем приходила к нам с неделю назад.

Мы тогда приостановили работу и, отряхнувшись, кое-как приводя себя в божеский вид, ждали, когда она преодолеет сплошь изрытый воронками, размером с гектар, клочок земли. Хоть и полнотелая, она проворно, словно птаха, отыскивавшая корм, обегала ямины, взмахивала руками, держа в них белые туфли. Торопилась она к буровой установке.

Сандро-Фанера, только что закончивший бурить шурф, заглушил машину и с непонятной скованностью глядел на чудо, прямиком летевшее к нему. Смутно угадывавшийся на обнаженной мазутной груди вытатуированный орел, казалось, вот-вот сорвется и полетит навстречу похожей на птаху женщине. Но Сандро-Фанера, видно было, устыдился столь бурного проявления гостеприимства, сорвал с капота двигателя нечто вроде рубахи. Когда женщина остановилась у подножия машины, Сандро-Фанера был одет, и в промасленном вырезе на груди виднелась лишь остроклювая голова орла.

С минуту женщина не могла вымолвить ни единого слова. От быстрой ходьбы и зноя она раскраснелась, часто высоко подымалась грудь. Удивительно было, что у нее, ладно собранной, крепкой, глаза оказались кроткими, наивно-доверчивыми, как у ребенка.

— Добрый день! — наконец произнесла она по-деревенски певуче.

— Здрасьте, коль не шутите! — церемонно поклонился Сандро-Фанера.

Дальнейшего разговора между ними я не слышал — меня отозвали к шурфу, приготовленному для взрыва.

Видел я только, как она уходит от буровой установки, оглядываясь, то убыстряя, то замедляя шаги. Соломенная ее шляпа удалялась, будто круг подсолнуха, в направлении пантюхинской времянки. Оттуда к райцентру ее увез наш «газик». Так и осталась для нас тайной цель ее прихода.

Дня два спустя я стал замечать, что Сандро-Фанера к еде не прикасается и общения с другими избегает. Понятное дело: жара, пыль, дым… Доконали-таки они железного мужика!..

— Руководит Фаина Власовна работами по реставрации монастыря, — подытоживал Пантюхин. — Подозревает, что от монастыря к реке ведет подземный ход. На раскопки рабочих ей не дают. Вот и просила буровую установку… Чтобы, значит, проверить, верно ли… Я отказал. — Некоторое время Пантюхин сидел в забывчивости, не видя ничего вокруг себя. Может, опять думал о семье, мечтал о заслуженном в трудах отдыхе.

Первый раз я пристально вгляделся в него, намытарившегося, с всклокоченными, побитыми сединой волосами.

— Доставим живого или мертвого, — вырвалось у меня.

— Только, дров не наломайте, — очнулся Пантюхин. — Любовь слепа… Здесь нужна тонкая дипломатия.

— Не сомневайтесь! — заверил Хахулин, стукнув по столу кулаком величиной с горшок.

— Ты, Хахулин, поступаешь в его распоряжение. — Пантюхин показал на меня. — На случай, если Сандро начнет его метелить, ясно? Шустов берет с собой рацию, я дежурю на запасной…

Через полчаса мы трое, в целом поименованные оперативной группой по розыску Сандро-Фанеры, выехали в Серятино.