Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза

Ещё я видела менее фантастические, скорее будничные его поступки: найти работу отчаявшемуся коллеге, познакомить людей, которые потом создадут успешный бизнес, просто позвонить кому-то и полчаса рассказывать о том, какой этот человек нужный и важный.

Люди в жизни Носика появлялись с фантастической скоростью и космической беспорядочностью. Потом оказывалось, что у всего этого есть космический же порядок: каждому он придумывал и место, и возможность принести пользу. А потом все знакомые ему знакомились между собой, дружили, влюблялись, организовывали компании и фонды, меняли и двигали вперёд мир. Недостижимый уровень менеджмента.

Однажды мне позвонят из фонда “Измени одну жизнь” и скажут: “Мы с вами не знакомы, но Антон сказал, что снять фильм о детях-сиротах и о приёмном родительстве сможете только вы”. Я сидела без работы и, кажется, совсем перестала верить в свои силы. Этот шестисерийный документальный сериал снимался три года. Когда были смонтированы первые серии, я никак не могла понять: получилось или нет. Послала сырой монтаж Носику. Он немедленно стал смотреть. И перезвонил тут же: “Как круто, что ты тогда согласилась”, – сказал он. И ни слова не сказал о том, каких сил ему стоило отстоять перед незнакомыми и не знающими меня людьми моё право снимать это кино. Все шесть серий посвящены памяти Носика. На красивой и торжественной премьере сериала он уже быть не смог. Но я смотрела на пришедших и понимала, что собрать их всех мог, в конечном счёте, только Антон. С этим своим бесконечным любопытством к жизненному сюжету и вечным желанием исправить в нём “неправильные” места: подкрутить, подтолкнуть, выпрямить.

Людей, собранных вокруг себя Носиком, оказалось гораздо больше, чем может вместить в себя понятие “тусовка”, или “люди с хорошими лицами”, или “мы”, или “наше поколение”. Это очевидно по географии и тональности воспоминаний, лавинообразно заполнивших интернет в тот день, когда стало известно о его смерти. О любви и благодарности писали те, от кого по многим причинам этого трудно было ожидать. Оказалось – это ошибка. Её приятно признать.

Вместо традиционных фотографий люди, горюющие по Антону, размещали скриншоты переписки с Носиком. И это было поразительно: для каждого в своей огромной вселенной он находил время, слова, тему разговора. И значит, его биография – первый в истории страны случай – написана не кем-то, осмыслившим жизнь медиаменеджера, блогера и общественного деятеля Антона Носика со стороны, отстраненно, а именно что самой жизнью, самим Антоном, очевидными словами и поступками, переменами в жизни тех, до кого он успел дотянуться.

Я часто встречаюсь с людьми, которых, если бы не Носик, никогда бы не знала, которые никогда, если бы не он, не знали меня. Эти люди продолжают двигать вперёд то дело, которое однажды им поручил Антон, или развивают придуманное им, или просто, постепенно, живя, обнаруживают данные им по какому-то поводу подсказки. Носика нет в живых, но его объединительные и помогательные способности не ослабились. Как-то само собой с этими людьми у нас придумался тост: “Спасибо, Антон Борисыч!”.

Водителя Антона, Спартака, знали, кажется, все, кто так или иначе был знаком с Антоном. Телефон Спартака тоже был почти у всех. Спартак всегда слушал эфиры, в которых участвовал Носик, помнил обо всех, кого когда-то по просьбе Носика подвозил, кому что-то завозил, кому помогал, о ком Антон нежно отзывался. Спартак брал слово во всех разговорах, которые Антон вёл в своей машине с кем бы то ни было. Спартак – отличный собеседник, очень мягкий. Резко он реагировал, только когда Носик кому-то очередному, с подростковым вызовом, рассказывал о своей мечте умереть мгновенной смертью, молодым. “Антон, не говорите ерунды, просто не смейте”, – огрызался Спартак.

“Спартак, вбивайте Наркомфин, едем”, – командовал Носик. Выходя из машины, традиционно подшучивал над насупившимся Спартаком: “Навсегда расстаёмся с тобой, дружок. Нарисуй на бумаге простой кружок”. “Всё. Хватит”, – Спартак всё равно сердился, но уже меньше. От Носика Спартак знал много стихов – и Бродского, и других, разбирался в политике, журналистике и в людях, потому что перевидал их столько, сколько обычная человеческая жизнь, наверное, вместить не может. Но жизнь Антона Носика вмещала с лёгкостью, и, выходит, жизнь Спартака – тоже.

“Я жил его жизнью, а он моей. И я не знаю, как буду жить дальше”, – говорил Спартак в день, когда Антона не стало.

Но Спартак продолжил заниматься делами Антона и после его смерти. А потом – это было решением мамы Носика Виктории Мочаловой – стал жить в квартире Антона на Речном вокзале.