Лже-Нерон. Иеффай и его дочь [сборник Литрес]

На принца Гудеа они глазели, словно на пойманного льва, радовались, когда слышали его речь, и пытались подражать его непривычному выговору. Старый Тола все время норовил побеседовать с принцем, расспросить, целы ли еще те или иные дома, башни и храмы Вавилона, жив ли еще тот или иной вельможа. Если принц презрительно отворачивался, старик с грустной улыбкой просил его извинить, говоря: «Остывшие кушанья юности – любимые лакомства старости».

Кетура тоже с удовольствием разглядывала странного гостя, но только издали; врожденное достоинство удерживало ее на почтительном расстоянии. Рискованная выходка Иеффая вернула ей былую веселость. Она гордилась, что хитрость ее мужа удалась, принеся столь богатый улов. И окончательно поверила, что день великой и сладостной мести близок.

Для Иаалы эти недели были самыми прекрасными в ее жизни. С жадным любопытством приглядывалась она к скопищу странных, богато разодетых людей, которых заманил в ловушку ее отец. Какие они все смешные и важные! Она засыпала Емина вопросами, и он объяснял ей те или иные особенности чужаков, известные ему по прошлой жизни. Иаала быстро освоилась с их диковинной внешностью и манерами и даже переняла у них некоторые слова и жесты.

К этому времени Иаале исполнилось четырнадцать лет, нога ее зажила, походка вновь обрела былую легкость, что она, проведя несколько недель в полной неподвижности, ценила теперь вдвойне. Исходившая от нее радость жизни привлекала к ней сердца окружающих.

Она упросила музыкантов из свиты принца обучить ее игре на их инструментах. Те везли с собой арфы, лютни, цимбалы, бубны, тамбурины и флейты. Они играли для нее, пели ей свои песни и танцевали по-своему. Их искусство было служением богам, они кружились в экстазе, как «антеранна, хоровод звезд», и объясняли девочке, жадно впитывавшей каждое слово, как велика может быть власть музыки: она смягчала нрав самых злобных великанов, укрощала львов, делала человека подобным звучащему солнцу.

Иаала понимала не все слова и приемы чужестранцев, но быстро улавливала главное и обучалась игре на новых для нее инструментах с таким рвением и успехом, что опытные, холеные музыканты из Вавилона только диву давались, слыша, какие дивные звуки извлекают пальцы этой юной девушки из их инструментов, как искусно и вдохновенно видоизменяет она ритмы сообразно с настроением своей души. Изумленно, чуть ли не испуганно внимали они ей, а она придавала вавилонским напевам совершенно иное звучание и придумывала для них новые слова.

При всем том Иаала оставалась ребенком. И хотя старалась не обижать чужестранцев, порой не могла удержаться и, глядя на их чудачества, прыскала в кулак, а то и заливалась веселым и по-детски искренним смехом. Музыканты сначала недоумевали, даже, наверное, сердились на девочку; но вскоре, заразившись ее беззлобной веселостью, тоже принимались хохотать.

Иаала понимала, что именно отцу обязана обществом этих чудесных музыкантов. И отец все больше возвышался в ее глазах. Насколько ничтожны были герои и полубоги, про которых рассказывали ей Тола и Емин! Куда труднее живьем заманить в лес высокоученых, искусных и велеречивых вавилонян, чем одолеть какого-то там крылатого змея или огнедышащего дракона. Отец был здесь богом: кто бы ни ступил в лесные чащи земли Тов, попадал в его власть. И какой он был веселый, ее богоподобный отец! Когда он смеялся, она ликовала, и ей казалось, что она парит над землей.

В честь отца она сочинила песнь, подражая хвалебным гимнам во славу богов, которые пели люди из Вавилона. Песнь Иаалы была исполнена того же почтительного преклонения, что и вавилонские гимны, но в ней было больше искреннего чувства, больше радости и ликования. Самой Иаале песнь очень нравилась, но она не решалась исполнить ее перед посторонними и пела только самой себе и своему ближайшему другу Емину.

14

В свите посла особое внимание Иеффая привлек к себе художник Латарак; он сопровождал принца, дабы во время путешествия увековечивать в глине или камне события, достойные памяти потомков. Например, он изобразил на глиняной пластинке сцену торжественной встречи посла царя царей с царем Васана Авиром в его столице Едрее. Властитель Васана казался карликом рядом с могучим великаном Гудеа, а по бокам два трубача трубили в трубы.

Потрясенный Иеффай долго не мог оторваться от картины. Принц Гудеа, величественно возвышавшийся над другими фигурами, в самом деле был тем человеком из Вавилона, которого Иеффай видел изо дня в день. Именно так, надменно красуясь, взирал он на окружающих. Именно так выгибал спину, чтобы казаться выше ростом. Да, этот художник Латарак – его имя происходило от названия одной из звезд и означало «Сладчайший» – владел искусством воплощать смертного человека в глине и камне, более долговечных, чем бренная плоть. «Как тебе это удается, чужестранец?» – спросил Иеффай не без робости.