Лже-Петр - царь московитов

…В просторной полуземлянке, сооруженной плутонгом[21] гвардейцев для фельдмаршала Шереметева прямо на Заячьем острове, было, однако, уютно, потому что Бориса Петровича в кампаниях сопровождали несколько возов, на коих перевозились вещи, привычные в домашней жизни родовитого, богатого боярина. Стены полуземлянки были покрыты пестрыми коврами, просторная кровать устлана пышной периной с пирамидой разновеликих подушек, в центре помещения — стол большой с прекрасной походной посудой из серебра. Обогревает полуземлянку раскаленная жаровня — выкованная по особому заказу Бориса Петровича мастерами тульскими. На коврах — богатое оружие, в красном углу — драгоценные образа. Пол досками покрыт, а поверх них — ковер персидский. За столом, уже разгоряченные обильной едой, приготовленной походным поваром Шереметева, и постоянно подливаемой в серебряные чарки анисовой, сидели Борис Петрович и генерал-губернатор завоеванных земель, граф Римской империи (сам император его пожаловал титулом таким) Александр Данилыч Меншиков.

— Да, как с цепи сорвался наш Шведик, — хрустел засахаренной редькой Алексашка, закусывая чарочку анисовой, — вожжами не остановишь. Вишь, город на сем болоте строить вознамерился!

Шереметев неодобрительно крутил большой, плотно стриженой головой парик в своем дому никогда не надевал.

— Да, черти его в бок рожнами шпыняют, точно, — сказал, нахмурясь, фельдмаршал. — Он шепнул мне по секрету, на ушко, что когда маленько Питербурх устроится, он его столицей России сделает, ибо Москва для столь пространного и знатного государства как град стольный не годится: грязна и не благолепна. Ему ж на европейский манер столицу иметь охота… эх!

— Вот то-то, токмо «эх» и скажешь! — наставительно подняв вверх вилку с насаженной на ней соленым боровиком, сказал Данилыч. — В сем гиблом месте столицу содеять возмечтал! Ведь ни единой дороги сюда через болота не идет, узнал доподлинно, леса строевого мало, земля поганая, торф да глина. Чо на такой взрастет-то? Один швед пленный из Ниеншанца мне толковал, что по весне да по осени здесь такие наводнения бывают, что хоть на крышах домов спасайся. Вечно дуют ветры, мокрота, лета долгого не бывает, вечно дождь да дождь. А он — столица! Сотни тысяч, говорил, народу русского созову сюда, чтоб строили мне Питербурх! Поморить он их токмо хочет, больше ничего! И, что главное, швед ведь здесь кругом: хошь, на кораблях придут от Стекольного — аж до Архангельска-то доходили! Хошь — от Выборга, хошь от Яма или от Копорья. Ведь не наши они еще!

— Верно судишь, — кивал Борис Петрович, которому уж надоела анисовая, и он цедил помаленьку ренское. — Значит, нужно брать и Ям, и Копорье, и Ивангород, и Нарву…

— Да не в оном дело, не в оном токмо! — горячился генерал-губернатор. — Порт он здесь ещё соорудить возмечтал, будто нам Архангельска для жиденькой торговли нашей не хватает. Корабли здесь хочет строить! У шведа-то под носом!

— Пусть строит! — стукал Шереметев по столу. — России от затеи оной одна лишь прибыль. А вот насчет столицы я вот что тебе скажу: сам не ведаю, ради каких проделок он сие затеял. Лучше Москвы старинной нашей, что в самом пупке земли русской расположена, не сыскать, и никогда русак природный Питербурх столицей считать не будет, никогда к городу, на чужой манер построенному, не привыкнет. Быть ему пусту! Хотя постой…

Борис Петрович даже задержал в руке чарку с вином, не донеся её на вершок до рта.

— Постой, постой! Есть в сем Шведа расчет, для нас вельми пригодный. Надо самозванца поддержать в начинании его, понеже новая столица как бы… ложной станет.

Меншиков глянул на Бориса Петровича с подозрительной ухмылкой:

— Чтой-то не уразумею…

— Да ты послушай! Уж не знаю, сам ли Швед хитростию змеиною проникся, нам ли прожект его случай дает хороший, но будут в России две столицы Москва да сей Питербурх, на болоте да на краю моря поставленный. Вот убедит он весь мир, что Руси столица — новый Питербурх, а посему, ежели новая война начнется, все силы неприятеля будут брошены сюда. Ну да и Бог с ним, с Питербурхом, пусть пропадает. В России же другая столица, первопрестольная Москва в сохранности останется и всегда новый Питербурх заменит. Недаром на Орле Российском две головы, вот и получается, что одною головою станет Питербурх, а второю — старинная Москва!

Меншиков снова хмыкнул, теперь же одобрительно:

— Светлой «баклажкой» обладаешь, Борис Петрович. Буду всечасно Шведа в прожекте питербурхском одобрять, поддерживать. — Потянулся устало и томно: — А он уж мне здесь землицы немало отписал, домом обзаведусь богатым, на манер голландский строенным. — И вдруг, что-то вспомнив, насупился, тянуться перестал, сказал: — Зело подкосила его сучка сия, Монсиха. Он и с лица спал, и злей стал, придирчивей. Зачем нам царь такой? Найти бы бабешку послаще да пошустрее, чтоб голубила его, а он — нас. А то иной раз так посмотрит, будто чует в себе настоящего Петра.

Шереметев даже чарочку подальше отставил, давая знать движением таким, что к суждению Данилыча отнесся со всей серьезностью. Сказал: