Лже-Петр - царь московитов

— Сам вижу. Любушка нужна ему. Но, Данилыч, не пожалей уж ради общего спокойствия…

— О чем намек? Не разумею! — Тот сразу ожесточился, нахохлился.

— Да как же! Катеньку, что в Мариенбурге подобрал, а после ты-то у меня и выкупил, вот и отдай ему. Она нас обоих знает, не продаст. Ежели придется, кой-что и шепнет нам, ежели у «шведа» вдруг новые, вредные для нас прожекты явятся. А уж то, что приглянется ему Катюша, сам знаешь, сомнений быть не может. Станет его ласкать, да и нам защитой будет.

Меншиков, вспомнив тугогрудую, румянолицую и черноволосую Катю, оставленную в Москве, которую он так долго клянчил у Бориса Петровича, вначале долго и недружелюбно сопел, не глядя на фельдмаршала, а после, влив в себя одним глотком чарку проницательной, духовитой анисовой, хрупая крепкими зубами редьку, сказал:

— Ну, будь по-твоему. Ублажим «шведа» по полному чину. Будет у нас защита.

17 ГРОДНЕНСКАЯ МЫШЕЛОВКА

С воем и плачем отдавала крестьянская Россия по одному молодому мужику с каждых двадцати дворов во все увеличивающуюся армию — ненасытное чудовище жрало людей и тучнело при этом. Хорошо, если рекруты были не женаты, в случае ином никто женок не неволил отправляться к полкам с мужьями: или оставались одни и до смерти мужа считались солдатками, не имея права выйти замуж снова (только тайная любовь с односельчанами и могла быть теперь для них отрадою), или же на возах, получив от помещика нехитрый набор крестьянской одежды в дорогу на себя и на ребятишек, отправлялись к месту службы супругов своих, чтобы на зимних квартирах жить с ними вместе, как прежде стрельцы живали, и сыскивать себе на пропитание работами для нужд полка: то белье стирают, то одежду чинят, а то перебиваются кой-какой работенкой на стороне. Когда же снимались с зимних квартир солдаты, то оставались жены с ребятишками одни в избах-казармах, ожидая возвращения супруга, пусть даже покалеченного, или известия от командира полка, что мужья их там-то и там-то погибли на службе у великого государя Руси. Поплакав, отправлялись такие женщины снова в свои деревеньки и, если посчастливится, снова выходили замуж — теперь уж закон позволял. Другие оставались при полках, становились супругами других солдат, рожали им детей, но детей мужского пола никуда из части не отпускали, с возраста раннего приучали к службе строевой, к солдатскому быту, учили грамоте, чтобы лет с пятнадцати записать в строй на нехитрую должность — в барабанщики или гобоисты, а уж с восемнадцати лет получали юноши ружье и записывались в настоящие солдаты с полным денежным окладом и полной хлебной дачей. Девчонки же, родившиеся при полках, когда приходили в возраст, лучшей партии, чем все тот же солдат, не находили, и снова появлялись на свет Божий будущие солдаты, и натуральным тем приростом пользовалась армия, пользовалась страна, воевавшая с другой страною. Только не больно-то семьи солдатские спешили заводить детей, зная, какая их ждет доля. Если в обычных крестьянских семьях по четыре, по пять детишек, а то и больше было нормальным делом, то в солдатских — один, от силы два ребенка сообщали своим громким криком о появлении на свет. Половина же солдат и вовсе были бессемейными…[22]

Но не только крестьянскими да посадскими мужиками питалась армия царя, но и серебром, что собиралось с каждого двора, а позднее и с каждой души. В запечатанных мешках передавались эти деньги полковым комиссарам, чтобы те раздали каждому солдату причитающееся ему жалованье. Главные же средства везли в Москву, где каждую деньгу считали, брали на учет, чтобы на собранные со всей страны деньги пошить на солдат мундиры, закупить для них провиант, то есть муку и крупу, выделить средства на делание пушек, ружей, пороха, ядер, гранат и бомб. Получалось, что вся страна, весь русский народ воевал в те годы со шведами… Но был в России один человек, который каждую победу приписывал себе, считая, что коль уж он затеял ту войну, то и слава достанется ему, и никто не вспомнит какого-нибудь офицера-героя, а тем более отличившегося в бою солдата, но каждый и спустя столетия назовет победителем лишь его одного.

…А побед у русского оружия после основания Петербурга было немало. Шереметев взял Копорье, Верден — Ям, рассеяли близ града Петрова корпус Крониорта, в Чудском озере захватили с боем тринадцать фрегатов шведских, вскоре взяли «на акорд» крепости Дерпт (древний русский Юрьев) и не поддавшуюся в 1700 году Нарву. Генерал Шлиппенбах, спешивший на помощь Нарве, был полностью разбит — из 2800 его конницы спались лишь четыре сотни человек. 14 декабря 1704 года Лже-Петр вновь торжественно въезжал в Москву через семь триумфальных арок, и вслед за «победителем» понуро шел нарвский комендант Горн, а с ним рядом — более полутораста шведских офицеров несли сорок склоненных знамен. Митрополит Стефан Яворский произнес прочувствованную речь, в которой славил победоносного царя, и народ московский, слушая владыку, постепенно укреплялся в мысли, что ими правит не Антихрист, а настоящий государь.