Лже-Петр - царь московитов

Лже-Петр, в конце своей речи и сам полностью убежденный в том, что описанные им мероприятия явятся для его державы одним лишь благом, говорил последние слова со слезой, между тем замечая, что и многие слушатели его и простой народ, и стрельцы, и именитые граждане, — утирают кулаками текущие слезы или плаксиво кривятся, усердно моргая глазами. Ободренный этой картиной, прокричал:

— Веселитесь сегодня, люди! Отец ваш к вам возвратился! Ешьте, пейте, да токмо требуйте, чтоб тот, кто вам бочку с вином открывает, первым из неё отпробовал. За отравленных строго взыщу, семьям их — из казны по десяти рублей. Теперь же уберите мертвых, чтобы никого не смущали — погребу за свой счет.

Серебряными каблуками сжал бока застоявшегося скакуна и двинулся сквозь толпу, вопившую теперь одни лишь здравицы своему государю. Москвичи плакали навзрыд, рвались целовать сапоги, полы чуги царя. Стрельцы же нещадно лупили их плетьми, раздвигали в стороны ратовищами бердышей, и Лже-Петр испытывал чувство необыкновенной радости и счастья, хотя и не помнил уже, что ещё совсем недавно хотел явиться подданным не в образе защитника-отца, а грозным повелителем-тираном. Широко, насколько позволял Лже-Петру небольшой рот, он улыбался, принимая почести, ноздри широко раздувались, а глаза, не видевшие ничего, кроме бурлящего моря толпы подданных, смотрели дико и страшно.

Через ворота Спасской башни въехали в Кремль, и только здесь Лефорт, ведший под уздцы коня Лже-Петра, увидев, что Меншиков приотстал, негромко сказал:

— Государь, я просто восхищался вами. Сам Демосфен или Цицерон не сравнился бы с вами красноречием. Сие — ваша первая виктория. Теперь же едем к Архангельскому собору, где вас встретит патриарх всея Руси Адриан. Не забудьте преклонить перед ним колени, поелику ваша власть — от Бога, и вы — православнейший государь. После в соборе вы поклонитесь погребенным там предкам. Ну же, будьте смелы!

Но не встречи с патриархом, не неумелого поведения в соборе, где покоились кости московских великих князей и государей, страшился Лже-Петр. Его пугала встреча с близкими родственниками плененного Петра. Царедворцы, принявшие самозванца за истинного царя, знал Лже-Петр, не могли быть строгими судьями его «подлинности», которая, как оказалось в случае с Лефортом, была сомнительной. Лже-Петр надеялся лишь на то, что полуторагодовая отлучка Петра истерла в памяти его родных образ покинувшего их сына, мужа, брата и отца, к тому же, как думал он, Европа непременно оставила бы свой след на внешности и поведении даже настоящего царя. Это и прибавляло Лже-Петру уверенности.

Возле каменного терема Лже-Петр сошел с коня. Приказав идти с собою одному Лефорту, поднялся на высокое крыльцо. Ведомый Лефортом, пошел наверх по полутемной лестнице, зная, что идут к матери царя Руси. Слышал, как где-то наверху бегал кто-то, шептался, что-то куда-то волок, слышал шлепки, звук затрещин, чей-то приглушенный плач. Его провели в покой, где на стуле, с черным покрывалом на голове сидела женщина, ещё не старая, но вся в морщинах. Увидев Лже-Петра, не поднялась, только руки протянула, рот её затрясся, и вошедший догадался, что женщина в нем признала сына. Стоя на коленях и целуя руки Наталье Кирилловне, промолвил, очень боясь, что «мать» не признает в его голосе сыновний голос:

— Матушка, я вам из Англии привез гостинцев. После к вам доставят.

Женщина, гладя рукой по волосам склонившегося к её коленям мужчину, тихо плакала, а Лже-Петру почему-то было стыдно.

Оказалось так, что цариц Марфу Матвеевну и Прасковью Феодоровну, сестру-царевну Наталью Алексеевну Лже-Петр увидел раньше, чем царицу Евдокию и маленького Алексея. И здесь, на счастье, все прошло благополучно! Теперь уж Лже-Петр не опускал глаза, как при встрече с «матушкой», смотрел на родственниц весело, озорно, натурально выказывая радость встречи после долгого отсутствия в Москве. Тут уж подоспели стольники с гостинцами, и Лже-Петр брал из коробов отрезы тканей, венецианские кубки, зеркала, черепаховые гребни, шкатулки, дорогие бусы, смотрел на ярлыки, нарочно присовокупленные к гостинцам загодя, вручал их женщинам, юным своим племянницам — Екатерине, Прасковье, Анне. С удовольствием смотрел на то, как радовались они, по-детски ликовали, довольные внимание вернувшегося государя, их дорогого родича. Лефорт же уже тянул его на половину Евдокии Феодоровны…

Введенный в комнату, почти что темную, с небольшим оконцем, с налоем посредине, он увидел женщину в богатой, просторной одежде, переливавшейся золотыми бликами. Одежда эта сразу удивила Лже-Петра — к рукавам пришиты широкие и длинные, едва ль не до земли полотнища. На голове — рогатый головной убор. Но и то бы ничего, если бы лицо её не покрывал слой белой краски, поверх которой на щеках, точно яблоки, рдели круги румян.