Лжедмитрий II

С Терека подался Илейко с казаками-гулеванами на Волгу, купеческие караваны грабили, а по весне убили царицынского воеводу, перехватили царского посла князя Ромодановского, плывшего в Персию, казнили люто…

Встал Илейко, потянулся лениво. Жарит солнце, шелковый полог не спасение. Накинув поверх атласной рубахи дорогой кафтан, посмотрел из-под ладони на обрывистый берег. Не горит сторожевой сигнальный костер, значит, покуда нет купеческого каравана. Окликнул караульного:

— Не видать ли чего?

— Ниче, государь Петр Федорович!

— Гляди в оба!

Почесал бороду, задумался. Превратна жизнь. Покуда тепло, на Волге благость, а зима наступит, придется на Яик, в казачьи юрты подаваться.

— Госуда-арь, — донеслось с берега, — из Астрахани женка к те, соскучилась!

Загоготали на стругах.

— Цыц! — прикрикнул Илейко. — Взыграли!

На струг проворно взошла Илейкина астраханская любовь, глазастая, крутобедрая Анюта, игриво повела плечами:

— Ахти, государь мой, Петр Федорович, до чего же ты нарядный и красивый.

— Смолкни! — нахмурился Илейко. — Сказывай, зачем в таку даль перлась?

— Нелюбезно встречаешь, государь, — обиделась Анюта. — Я, поди, какую дорогу проделала, весть несла. — Поджала губы.

— Сказывай.

— Присесть хоть дозволь, государь, ноженьки гудят, ровно пудовые.

— Садись, — все еще хмурясь, дозволил Илейко и кивнул на ее босые ноги. — Хоть бы котыги какие-никакие обула.

Анюта уселась на ковер.

— А, ничто, так легче итить. — Повела плечами. — Воевода Хворостинин город взбунтовал против царя Шуйского.

— Чего? — опешил Горчаков.

— Дьяков Карпова и Каширина насмерть забили, чтоб не заставляли народ крест Шуйскому целовать. Волжский люд тебе, государь Петр Федорович, кланяется и в Астрахань зовет. Пускай, говорят, государь Петр Федорович к нам струги правит. С тем я к тебе и заявилась.

Анюта в глаза Илейке заглянула ласково.

Тот поскреб затылок, промычал:

— Мда-а!

Горчаков с воеводой астраханским в мире жил, друг другу не досаждали. Терпели. Когда он от гребенских казаков сбежал и плыл мимо Астрахани, Хворостинин велел пропустить на Волгу казаков-гулеванов. Опасался воевода, что Илейко задержится в городе и взбаламутится волжская вольница.

В Астрахани к Горчакову в ватагу охотно пристали многие стрельцы, рыбаки и гулящий люд.

Знал Хворостинин: Илейко орудует у Жигулей. Не слухи, купцы жаловались, грамоты строчили воеводе астраханскому, просили защиты, но Хворостинин на словах обещал покарать воров, а на деле воинов против Горчакова не посылал, не было доверия к стрельцам, как бы не переметнулись к Илейке…

Тут сторожевой вдруг вскрикнул:

— Огонь на круче запалили! Слышь, государь Петр Федорович, видать, купец плывет.

Встрепенулся Илейко.

— Эгей, на стругах! — раздался его зычный голос. — Выгребай на простор, ставь паруса!

— Кызылбаш плывет! — загремели радостно. — Дуван!

Быстрыми чайками летели струги навстречу купеческому каравану.

— Не упускай, гляди, поворачивают.

Надувал ветер цветные паруса, рвали весла упругую волжскую воду.

Ревело грозно над всей Волгой:

— На перехват!

— Сарынь на кичку!

На астраханском торгу и на пристани, по церквам и кабакам разговоры:

— Илейко-атаман в город путь взял!

— Кому Илейко, кому царевич Петр Федорович!

— Куда как ни царевич, кхе! Гулеван волжский!

— А ты ему такое скажи, он тебе язык вырвет!

День ясный, погожий, а Хворостинин с утра в Приказной палате астраханского кремля с двумя стрелецкими полковниками заперся, преют. Морщит воевода лоб, кряхтит. Ну как с Илейкой-вором поступать? Отразить ли огнем боевым аль впустить в город и не замать?

— Бой дать немудрено, — говорил полковой голова Михайлов, — а вдруг да взбунтуются стрельцы… И сам люд волжский, ему ли вез, а?

Полковой голова Шапкин тоже с сомнением:

— С другой стороны, как знать, откроешь ворота, тут вольница и разгуляется, сладу с нею не будет.

Долго мудрили, наконец воевода Хворостинин порешил:

— Боя ворам не дадим. Однако и в город не впустим, пущай на стругах поживут, а мы тем часом что-нибудь и примыслим…

Расцвела Волга парусами, гордо плыли струги. Высыпал на стены городской люд, орут радостно, шапками машут, с Илейкой не одна сотня астраханцев домой ворочается. Бабы на воротного десятника наседают:

— Отворяй ворота!

— Осади, нечистые, когда велят, тогда и открою.

— Че, бабоньки, пощупаем стрелецкого десятника? Ключи-то у него!

— Глянь-поглянь, ненароком с ключами чего иное вырвем! — И смеются.

— Черти — не бабы, — сплюнул десятник.

— Стругов-то, стругов сколь! — слышался чей-то восхищенный голос.

Торжественно, оглушив всех, рявкнул со стены огневой наряд. Им ответно ударили пушки со стругов.

Причаливали просмоленные струги к пристани, спускали паруса. Первым по сходням сошел Илейко в сопровождении двух ближних есаулов. Те бережно несли богатые дары для воеводы. Не спеша подошли к крепостным воротам, стукнули в медную обшивку.

— Открывай! С дарами к князю Ивану!

— Поторапливайтесь, собачьи головы, государь Петр Федорович перед вами! — закричал люд.

Заскрипели ворота на петлях, растворились, впустили Илейку с есаулами, к берегу ринулись астраханцы…