Лжец

А если кто-нибудь поинтересуется нашими успехами, мы всегда сможем сказать, что доктор Андерсон продолжает работать над проблемой. Я уверен, Тиму по плечу поставить прессу в тупик.

— Так, значит, заявление придется сделать ему?

— Разумеется, — ответил Трефузис. — Яникакого отношения к этому делу не имею.

— Я не вполне уверен в том, в какой мере напряжение, возникающее между этическими границами и допустимыми пределами прагматизма, должно проявлять себя в ситуациях, кои… — задудел Андерсон.

— Ну, видите? Тим отлично справится. Он говорит на единственном из основных европейских языков, понять который я все еще решительно не способен. Журналисты заскучают. Во всей этой истории отсутствует элемент мистификации, способный их разволновать, к тому же в ней слишком много научных тонкостей, чтобы она заинтересовала широкую публику.

— Однако все это означает, что мы так и будем продолжать оплачивать дополнительный штат сотрудников, — пожаловался Мензис. — И все ради одной лишь показухи.

— Да, — мечтательно отозвался Трефузис, — этот изъян тут безусловно присутствует.

— Безобразие!

— Ну, не знаю. Пока их удастся занимать чтением лекций, занятиями с первокурсниками и проверкой подлинности документов, которые нам будут присылать со всех концов света — раз уж нас признали ведущим по части поисков отпечатков авторских пальцев университетом, — уверен, мы найдем для них применение. Не исключено даже, что они окупятся.

IV

—Врешь, — сказал Гэри. — Наверняка же врешь.

— Хотелось бы, — ответил Адриан. — Нет, неправильно, я бы такой возможности все равно не упустил.

— Ты желаешь уверить меня, будто торговал своей задницей на Дилли?

— А почему бы и нет? Кто-то этим должен заниматься. К тому же то была не совсем задница.

Он наблюдал, как Гэри расхаживает взад-вперед по комнате. Адриан не знал, по какой причине рассказал ему все это. Должно быть, потому, что Гэри слишком часто уязвлял его обвинениями в незнании реального мира.

Все началось с замечания Адриана о том, что он всерьез подумывает о женитьбе на Дженни.

— Ты ее любишь?

— Послушай, Гэри. Мне двадцать два года. Я чудом добрался до этого возраста, потому что слишком рано пробудился от дурного сна отрочества. Каждое утро последующих, бог его знает, пятидесяти лет мне предстоит вьлезать из постели и как-то участвовать в повседневной жизни. Я просто-напросто не верю, что способен справиться с этим в одиночку. Мне нужен кто-то, ради кого можно будет вставать по утрам.

— Но ты любишь ее?

— Я великолепнейшим образом подготовлен к долгой ничтожности жизни. Мне нечего больше ждать, пусто-пусто. Зеро, закрываемся, занавес, сладкое, нагло-безмозглое ничто. Единственная мысль, способная придать мне сил для дальнейшей жизни, состоит в том, что чья-то еще жизнь оскудеет, если я уйду из нее.

— Да, но любишь ли ты ее?

— Ты начинаешь походить на Оливье в "Марафонце". "Это безопасно? Это безопасно?" — "Конечно, безопасно. Совершенно безопасно". — "Это безопасно?" — "Нет, это не безопасно. Невероятно не безопасно". — "Это безопасно?" Откуда мне, к черту, знать?

— Ты ее не любишь.

— Ой, отстань, Гэри. Я не люблю никого, ничего и ни единого человека. Собственно, "никого" и "ни единого человека" — это одно и то же, но я не смог придумать третьего "ни". Что напоминает мне… идиотскую рекламу мартини, которая изводит меня уже многие годы. "В любое время, в любом месте, везде". Какая, на хер, разница между "любым местом" и "везде"? Кое-кто из сочинителей рекламы получает тысячи за полную труху.

— Довольно комичная попытка сменить тему. Значит, ты ее не любишь?

— Я уже сказал. Я не люблю никого, ничего, ни единого человека, ни в какое время, ни в каком месте, нигде. И кто вообще кого-нибудь любит?

— Дженни любит.

— Женщины — другое дело.

— Я люблю.

— Мужчины тоже другое дело.

— Голубые мужчины, ты хочешь сказать.

— Поверить не могу, что участвую в подобном разговоре. Ты что, за Эмму меня принимаешь? "Адриан Хили, красивый, умный и богатый, обладатель уютного дома и счастливого нрава, казалось, соединял в себе все лучшее, чем может благословить нас жизнь, и прожил в этом мире почти двадцать три года, не найдя ничего, способного причинить ему грусть или досаду"[61].

— Гореили досаду, — думаю, тебе еще предстоит убедиться в этом. Как бы там ни было, описание неплохое.

— Правда? Что ж, возможно, я проглядел некоторые из самых тонких намеков Джейн Остин, однако не думаю, что Эмма Вудхаус провела часть семнадцатого года своей жизни шлюшкой на Пиккадилли. Конечно, я уже года два как не перечитывал этот роман и какие-то косвенные упоминания могли вылететь у меня из головы. Мне также сдается, что мисс Остин уклоняется от описания времени, проведенного Эммой в каталажке после того, как ее арестовали за хранение кокаина. Опять-таки, я более чем готов признать, что она егоописала, а я просто упустил предоставленные ею путеводные нити.

— О чем ты, на хрен, толкуешь?

И Адриан рассказал ему кое-что о своей жизни в промежутке между школой и Кембриджем.

Но Гэри негодовал по-прежнему: