Лжец

— Двулично? Завуалировано? Неискренне? Коварно? Криводушно? Уклончиво?

— Все сразу. Почему ты никогда не говоришь и не делаешь ничего в открытую?

— Пусть я сдохну, если я знаю, Хьюго. Серьезно, пусть я сдохну. Возможно, потому, что я трус. Возможно, потому, что я не существую — я всего только тюк купленной в магазине одежды. Раньше я думал, что все, кроме меня, обманщики. Довольно простой логики, чтобы понять: истина, видимо, в том, что всё — если мы оставим в стороне сумасшедших — обстоит как раз наоборот.

— Черт побери, Адриан. Ты хоть имеешь представление о том, как я тебя обожал? Хоть какое-то? Твою одаренность. То, как ты захаживал в раздевалку, переодевшись Оскаром Уайльдом или Ноэлем Кауардом, уж не знаю кем, и разгуливал по ней взад-вперед, точно принц. Рядом с тобой я ощущал себя такиммаленьким. И сколько ты всего умел! Мама считает меня скучным. Мне так хотелось быть тобой. Я лежал ночами без сна, воображая, каково оно — быть тобой, с твоим ростом и твоей улыбкой, остроумием и словечками. Конечно, я любил тебя. Не либбил, не лоббил, не луббил и не леббил, — любил.

— О господи, — вздохнул Адриан. — Если я найду способ удовлетворительно выразить то, что думаю и чувствую сейчас, ты примешь сказанное мной за словесную увертку, причем последнюю в длинном ряду вербальных злоупотреблений. Пойми! Я не могу назвать это даже "уловкой". Лишь "злоупотреблением словами". Все люди честны, но только не я. Так что, возможно, мне следует просто выть и стенать бессловесно.

Адриан растворил окно и, высунувшись в Большой двор, завыл, точно спятивший муэдзин, и выл, пока на глазах его не выступили настоящие слезы. Когда он снова обернулся, Хьюго смеялся.

— По-моему, это называется "голосить по покойнику", — сказал Адриан.

— Ну что же, какое-нибудь клише всегда отыщется, — ответил, протягивая ему руку, Хьюго. — Теперь мы можем быть просто добрыми друзьями.

— Тебя ждут, малыш.

— Тебя ждут, малыш.

— У нас есть Париж.

— У нас есть Париж[78]. Адриан поднял кружку с вином:

— Выпьем за кончину прошлого.

— За кончину прошлого.

Твидовый, Бесформенная Зеленая В Тонкий Рубчик Куртка С Начесом и Бледно-Зеленый Костюм В Стиле Шанель сидели, совещаясь, в баре "Песочница" клуба "Савил".

— Я очень и очень опасаюсь, что кое-кому в Святом Матфее нельзя доверять.

— Ты полагаешь, Гарту? — спросил Зеленая В Тонкий Рубчик.

— Гарт по преимуществу остался таким же, каким был в твои дни, Хэмфри. Способным привести в исступление, кислым, агрессивным и грубым. По моим ощущениям, это не игрок. Он весь на виду. Да и маловероятно, что его стали бы подключать на столь позднем этапе.

— От Белы что-нибудь слышно? — поинтересовалась Костюм В Стиле Шанель.

— Ни звука. Он знает, что будапештская сеть держит его под самым плотным, какое только возможно, наблюдением. На этот раз Пирси играет на очень высокие ставки.

— А то я не знаю! — откликнулась Бледно-Зеленый Костюм. — Вчера у меня прямо посреди "Уэйтроуза" лопнула сумка.

Остальные прыснули, точно школьники.

— Надо же, — сказал Твидовый. — Ты можешь это как-нибудь объяснить?

— Нет. Я просто сбежала, бросив покупки. Не знаю, когда я еще осмелюсь там показаться.

Они в дружеском молчании занялись чаем.

— Так кто же? — внезапно спросил Тонкий Рубчик. — Если не Гарт.

Твидовый высказал предположение.

— Нет, Дональд, нет! — запротестовала Костюм В Стиле Шанель.

Твидовый пожал, извиняясь, плечами.

— Что за вопиющее дерьмо!

— Ну, быть может, то, что его ввели в игру, окажется довольно полезным ее развитием.

— Не понимаю, каким образом.

— Он пластилиновый.

— Ты хочешь сказать, устаревший?