Лжец

Старый дурак мямлил что-то о сыре и ветчине.

— Все хорошо, дедушка, ты бы отдохнул.

— Сыр Штеффи в холодильнике, понимаешь? — пронюнил Полосатая Ночная Рубашка.

— Ну правильно, — успокоил его Плотная Куртка. — Конечно, в холодильнике.

— А твой в кладовке.

— В кладовке, верно.

— Явчера виделся с Боженькой, он такой добрый. По-моему, я ему понравился.

— Знаешь, я правда думаю, что тебе стоит поспать.

Голос у Плотной Куртки был совсем расстроенный. Темно-Серый Костюм услышал, как старик расплакался.

— Я сказал ему, Мартин, что не срал уже две недели. А он говорит: "На небесах тебе это не понадобится". Ведь добрый, правда?

— Очень. Действительно, очень добрый.

— Бери два разных сыра. Всегда два разных. Один для мышки, другой для холодильника.

— Хорошо.

— И ветчины немного тоже не повредит. С яичными клецками и красной капусткой. Только сахара не надо.

— Поспи.

Темно-Серый Костюм услышал, как Плотная Куртка поднимается с кровати. Услышал, как он целует Полосатую Ночную Рубашку. Услышал шаги. Услышал… сдавленный шепоток? Темно-Серый Костюм увеличил усиление до максимума.

— Мартин! Мартин! — хриплый, требовательный шепот старика.

Шаги Плотной Куртки остановились у двери.

— Зашей это в подкладку куртки!

Так старый прохвост все-таки пребывает в здравом уме! Темно-Серый Костюм потянулся к блокноту и составил шифровку для Лондона.

Глава седьмая

Переходя реку по Мосту сонетов — на прямом пути от Дома президента к квартире Дональда Трефузиса во Дворе боярышника, — расстроенный Адриан с силой прихлопывал по каждому каменному шару, что расположены вдоль всего этого благородного сооружения. Ему ненавистны были воспоминания о заседании, о наслаждении, с которым Гарт Мензис зачитывал статью из "Кембридж ивнинг ньюс", о непристойном веселье, которое перло из физиономий команды Би-би-си. Все они смеялись над Трефузисом.

Ад и расплавленное дерьмо, сказал себе Адриан, уж кто-кто, а Дональд…

Подрабатывать в чайной, так это называют в Америке. Секс на скорую руку в общественной уборной.

— Плохие новости, Адриан, — сообщил ему этим утром президент. — Дональд подался в сор-тирные ковбои и влип. Говорит, что в десять тридцать должен предстать перед судом. "Ивнинг ньюс", разумеется, напишет об этом. А нас завтра должны показывать по национальному телевидению. И что нам, черт подери, теперь делать?

Адриан вспоминал, как он, распаренный после крикета, валялся летними вечерами на диване Дональда. И те недели, когда они в пору прошлогодних каникул делили один на двоих гостиничный номер то в Вене, то во Флоренции, то в Зальцбурге. Да старик даже к плечу Адриана ни разу не прикоснулся. А с другой стороны, с чего бы он стал прикасаться? В университете пруд пруди долговязых томных первокурсников, куда более аппетитных, чем Адриан. Не исключено к тому же, что Дональд склоняется в своих вкусах скорее к Ортону[81]чем к Одену[82]. Возможно, только анонимный грубый перепих его и распаляет. Оно конечно, живи и жить давай другим, но лучше бы ему было лапать Адриана, чем преклонять колени перед каким-нибудь сальным шоферюгой, у которого имя Леви Стросс ассоциируется единственно с джинсами, а отсосав у него, выблевывать после и свою репутацию, и карьеру, и образ жизни.

Для Адриана это было последнее университетское лето, но, когда бы он ни шел по мосту и чем бы ни была занята его голова, он всякий раз не отказывал себе в удовольствии окинуть взглядом Парки — зеленую вереницу лужаек и ив, раскинувшуюся вдоль реки за колледжами. Когда на Кем опускалась вечерняя дымка, несуразная красота этого места повергала Адриана в глубокое уныние. Уныние, вызванное тем, что он находил себя неспособным должным образом на нее откликаться.