Лжец

— Или нет? — задумчиво пробормотал Трефузис. — Так дьявольски трудно сказать что-либо в той дьявольски опасной игре, которую мы ведем. Как бы там ни было, какая нам разница? Разве не все мазаны одним проклятым миром? Левые и правые? Правые и неправые? Ни черта эти старые различия больше не значат, черт бы их побрал насовсем.

— Ну хорошо, хорошо, — сказал уязвленный насмешкой Эйдриан. — Готов признать, все это звучит немного глупо. Но мы видели в прошлом году, как убили человека. От этого ты отмахнуться не можешь.

— Несомненно.

— Так мы поэтому возвращаемся в Зальцбург?

— Не думаю, что нам удастся поесть, пока мы не доберемся до Франции. На железнодорожном вокзале Арраса имеется на удивление приличный ресторан. Будь умницей, поищи его на карте, хорошо?

II

Пробовать foie gras[100] Эйдриану до сих пор еще не доводилось.

— Я думал, это просто паштет, — сказал он.

— О нет, паштет ей и в подметки не годится. Это настоящая печенка. Поджаренная на открытом огне. Думаю, ты будешь доволен.

Доволен Эйдриан был.

— Просто тает во рту! — восклицал он. — Невероятно!

— Ты найдешь, что «Кортон-Шарлемань» великолепно ее дополняет. И правильно поданный, наконец-то. Один мой прежний студент, скорее всего, станет следующим редактором «Спектейтора». Когда он придет там к власти, я предложу ему напечатать небольшую статью о беззаконном британском обычае переохлаждать белое бургундское. Раз уж твои юные друзья намереваются покрыть себя позором, печатаясь в столь низкопробных периодических изданиях, они могут по крайней мере смягчать свою вину, предоставляя платформу для распространения передовых идей. Я взял себе за правило преподавать моим ученикам науку правильной подачи вина.

Эйдриан слушал болтовню профессора вполуха. Мгновением раньше в ресторан вошли и остановились посреди зала, ожидая кого-то, кто укажет им столик, молодые мужчина и женщина. Глаза Эйдриана вдруг сузились. Он наклонился к Трефузису.

— Не оглядывайся, но пара, которая только что вошла и стоит у тебя за спиной… — Эйдриан понизил голос до шепота: — Они плыли с нами на одном пароме! Клянусь, это они. Их машина стояла в очереди за нашей. Зеленый БМВ.

Трефузис разломил пополам круглую булочку и задумчиво глянул в висящее за спиной Эйдриана большое зеркало.

— Правда? Господь да благословит мою душу, мир тесен, тут нечего и сомневаться.

— Ты не думаешь… не думаешь, что они могут… следить за нами?

Трефузис возвел брови:

— Конечно, это возможно. Такое всегда возможно.

Эйдриан потянулся через стол и схватил Трефузиса за руку.

— Я мог бы пойти пописать и вывести их машину из строя. Что скажешь?

— Думаешь, если ты оросишь их машину, она выйдет из строя?

— Да нет, я притворюсь, что иду писать, а сам выломаю какой-нибудь там рычаг ротора, или колпак распределителя, или еще что.

Трефузис взглянул на него всего лишь с тенью улыбки на лице.

— Ты знаешь, как делается foie gras?

— Дональд, я серьезно. Я уверен, они следят за нами.

Трефузис вздохнул и отложил кусочек brioche,[101] который он намазывал маслом.

— Я тоже серьезно. Настало время, юный Хили, осведомить тебя о цели нашей поездки.

— Правда?

— Правда. Так вот, спрашиваю еще раз. Знаешь ли ты, как делается foie gras?

Эйдриан уставился на Трефузиса.

— Э-э… нет. Нет, не знаю.

— Очень хорошо, тогда я тебе расскажу. Это требует своего рода воспитания гуся, выбранного из числа щенков, или теляток, или как там называются юные гуси.

— Птенцы? Гусята?

— Очень может быть. Ты берешь юного страсбургского гуся, или птенца, или гусенка и кормишь его кашицей из особо питательного зерна.

— То есть чтобы он разжирел.

— Именно так, однако кашица эта, видишь ли, предварительно помещается в мешочек.

— Мешочек?

— Верно. Мешочек, или мех. У этого мешочка, или меха, имеется на узком конце горлышко, или выступ, который вставляют в глотку, или же горло, гуся. Затем этот мешочек, или мех, сдавливают, или сжимают, и таким образом пища, или корм, вводится, или вталкивается, в утробу, или желудок, этого существа, или животного.

— А почему не кормить их обычным способом?

— Потому что таковая процедура выполняется по много раз на дню в течение всей жизни несчастной птицы. Это поставленное на широкую ногу принудительное кормление. И продолжается оно, пока гусь обжирается и жиреет до того, что больше уже не может двигаться. Печень его расширяется, становится мякотной. Идеальной, собственно говоря, для того, чтобы поджарить ее на открытом огне и подать к столу с бокалом великолепного «Монтраше» или густого, маслянистого «Кортон-Шарлемань».

— Какой ужас! — произнес Эйдриан. — Почему ты мне раньше не сказал?

— Хотел, чтобы ты ее попробовал. Это одно из высших наслаждений, известных человеку. Кажется, у Сидни Смита был друг, представлявший себе рай как место, где ее вкушают под звуки труб? Однако, подобно большинству высших наших наслаждений, это произрастает из страдания, а в основе его лежит процесс неестественный, почти извращенный.